История кладбищ

Хотим мы того или нет, но кладбище занимает в нашей жизни одно из важнейших мест. Человек может никогда не побывать в театре, музее, библиотеке, парке культуры, ресторане, но он непременно и не единожды посетит кладбище. Причем неверно думать, что кладбище — это только мрачная, горестная сторона человеческого существования: чаще всего люди бывают в печали на кладбище лишь в день похорон кого-то из близких, а позднее посещение дорогой могилы вызывает, как правило, чувство умиротворения, умиления. Неслучайно поэт Михаил Александрович Дмитриев давным-давно еще писал: «Народ наш московский любит к усопшим родным, как к живым, приходить на свиданье».

Вот именно, как к живым. Как же свидание может быть горестным? Вопреки представлению о кладбище, как о царстве скорби, ее здесь ничуть не больше, чем вне кладбищенской ограды.

Нужно заметить, что слово кладбище не вполне соответствует греческому некрополь. А может быть, и вовсе не соответствует, хотя употребляют их теперь как синонимы. Некрополь означает город мертвых. Кладбище, как нетрудно догадаться, происходит от слова клад, получившегося в свою очередь от глагола класть, то есть, по формулировке Даля, полагать лежмя. Клад — слово очень древнее, очевидно, старославянского происхождения, означающее нечто ценное, зарытое в землю. Причем зарытое до поры. Никто же не станет укрывать ценности таким образом, чтобы потом не было возможности их обрести.

Согласно христианскому вероучению все верные чада церкви, все спасшиеся получают в награду за свою верность жизнь вечную. У того же Даля есть выражение: «смерть упокоевает». Верный христианин не исчезнет бесследно, но лишь упокоевается на время. Поэтому он — верный — должен как ценный клад быть положен лежмя в специально отведенном месте ожидать воскресения.

Если же человек жил неправедно и умер дурной смертью, не покаявшись, не приобщившись святых тайн, то вместе с верными его не хоронили, а закапывали где-нибудь в сторонке или просто выбрасывали в поле. Вот почему значение слова кладбище изначально не могло соответствовать языческому греческому понятию город мертвых. У русского Бога нет мертвых. И православный народ наверное знает: «сущим во гробех живот даровав». Вот почему русское кладбище, и прежде не почитавшееся местом скорбного удела, «аидовой областью мглистой», до сих пор сохранило свой живой, попирающий смерть характер.

ИСТОРИЯ ЗАХОРОНЕНИЙ В МОСКВЕ

На русских кладбищах не может не привлечь внимания одно любопытное обстоятельство: в Москве, например, на так называемых чумных кладбищах, существующих около двух с половиной столетий, захоронения датированы преимущественно последними тридцатью — пятьюдесятью годами. Захоронений первой половины XX века на них уже не так много, а могил конца XIX века вообще считаные единицы. Хотя хоронили на этих кладбищах прежде не меньше, а даже больше, чем теперь. Выходит, что каждое новое поколение хранит память лишь о двух-трех предшествовавших поколениях. Поэтому и происходит постоянное перемещение тех, о ком помнят. Наверное, к концу нынешнего, XXI века современные захоронения сделаются большой редкостью. Но, возможно, ничего неестественного в этом нет: человеку свойственно особенно дорожить памятью о людях, которых он лично знал, и забывать тех, кого он не застал.

Если бы такой ротации памяти не происходило, то иные москвичи вполне могли бы навещать могильники своих далеких предков — вятичей. И в самой Москве, и особенно под городом таких захоронений-курганов довольно много.

Научное исследование курганов, в том числе и московских, началось при императоре Николае I. Основоположник отечественной антропологии Анатолий Петрович Богданов, одним из первых начавший раскопки курганов в Московской губернии.

Курганов древних москвичей особенно много найдено в Рузском, Звенигородском, Волоколамском, Дмитровском, Подольском уездах. На территории современной Москвы Богданов I обнаружил и раскопал несколько групп курганов. О сетуньских курганах, в частности, он так писал: «...Курганы лежат близ самой деревни Сетуни на земле г. Орлова, дозволившего раскопку. Курганы лежат группою (более 20); они поросли леском...» Вообще курганы в Москве находились повсюду, вплоть до территории Кремля, но преимущественно все-таки на правом берегу Москвы-реки. Причем, как правило, располагались у самой реки, пусть даже такой небольшой, как Сетунь. Богданов обращает внимание на то, что язычники «выбирали для своего кладбища место, близкое к реке, возвышенное, обыкновенно представляющее большой кругозор; почти со всякой местности, занятой курганами, представляется обширный и очень красивый вид». По этой примете теперь можно почти наверное предположить, где именно в Москве были курганы, исчезнувшие до начала научного изучения в России древних захоронений: они вполне могли быть и на всех семи московских холмах, в том числе на Боровицком, в Старом Ваганькове, на Швивой горке, на Воробьевых горах, и на месте нынешних монастырей, которые тоже устраивали по принципу откуда краше вид, — Даниловского, Симонова, Андроникова и в других местах. До нашего времени курганы вятичей сохранились в Черемушках, Зюзине, Филях, Царицыне, Орехове-Борисове, Ясеневе, Братееве.

Еще во второй половине XIX, века местные жители относились к курганам со священным трепетом, как к остаткам загадочной, неведомой им и потому путающей цивилизации. Насколько почтительным было отношение православных к захоронениям язычников, можно судить хотя бы по такой детали: в селе Черкизове, что на Клязьме, по народному поверью, под одним из курганов был похоронен древний князь с мечом и с сокровищами, но как ни нуждались местные мужички, так никто из них за годы соседства с этим вероятным кладом и не отважился попытаться его достать из-под земли. Раскопал курган Богданов. Никаких драгоценностей, даже меча, он там не обнаружил. В другом месте, когда исследователь принялся раскапывать курган, крестьяне хотели его даже побить, полагая, что он навлечет на деревню гнев богов древних людей, потревожив могильники. Выйдет через это натуральное светопреставленье! Хорошо, в конфликт вовремя вмешался какой-то волостной авторитет и втолковал землякам, что люди «занимаются наукой».

Распространившееся по Руси христианство совершенно переменило тип погребения умерших. Курганные могильники были вытеснены кладбищами при церквях. Но древние москвичивятичи не принимали христианства дольше других восточнославянских племен, поэтому на Московской земле курганы появлялись еще и в конце XIII века. Хотя в последние столетия вятичи чаще всего закапывали своих умерших под курганы, уже не сжигая их. Столпы с урнами вдоль дорог исчезли еще раньше.

В 1963 — 1965 годах при раскопках в Кремле, вблизи Успенского собора, было обнаружено древнейшее в Москве христианское кладбище, самые ранние могилы которого, как установили археологи, относятся к XII веку. На месте собора тогда находилась церковь Димитрия Солунского. Построена она была, как принято считать, в 1177 году на костях москвичей, погибших от набега рязанского князя Глеба, бывшего в союзе с половецкой ордой. Вначале Димитриевская церковь была деревянной, но затем ее заменили на каменную. И, как полагается по христианскому обычаю, в самой церкви и близ церкви стали хоронить новопреставленных: знатных и богатых, как можно судить по найденным золотым и серебряным предметам, с краю — чернь недостаточную в «вечных» берестяных гробах.

С этого времени в Москве начали хоронить в основном при церквях: строится где-нибудь новая церковь, и вокруг нее скоро появляется погост. Эти приходские кладбища народ называл нивами Божиими.

С принятием христианства основой существования русского общества стал приход, или община, просуществовавший по сути в неизменном виде до 1917 года. Приход являлся промежуточным социальным звеном между семьей и государством. Вся жизнь человека от крещения до погребения была на виду у прихода и приход в ней активно участвовал.

Смерть — это, как правило, труднейшее испытание для родственников покойного. В наше время человек, потерявший близкого, чаще всего остается со своим горем один на один. И все заботы, связанные с погребением, он обыкновенно несет самостоятельно, без чьей-либо помощи. Именно в послеобщинный период появился довольно зловещий обычай откладывать средства «на смерть». При общинном существовании в этом не было необходимости. Смерть в семье прихожанина касалась всего прихода и являлась всеобщей приходской заботой. Среди членов общины были распределены абсолютно все обязанности по погребению: кто-то изготовлял на весь приход гробы, кто-то копал могилу, кто-то омывал и обряжал покойного. Имелись в приходе плакальщицы и вопленицы, передававшие из поколения в поколение драгоценный фольклорный материал — причитания и заплачки. Предав покойного земле, поминали I его опять же всем приходом — в складчину. Тогда говорили: с миром и беда не убыток. А еще говорили: на миру и смерть красна. Это выражение имеет глубокий смысл. Красна смерть, то есть пригожа, угодна, потребна, блага. Ко всему сказанному выше о преимуществах смерти на миру, она была красна для близких умершего тем, что он — умерший, — покинув дом, в известном смысле не покидал родного прихода. Он так и оставался «с миром».

Веками русские люди жили буквально при отеческих гробах. Это теперь выбраться на кладбище, скажем, куда-нибудь в Домодедово, в Щербинку, в Митино, равносильно дальнему путешествию. Для пожилого, немощного человека проблема и весьма трудоемкая, и порой неразрешимая. А в прежние времена понятия «выбраться на кладбище» просто не могло быть. Куда выбираться? Могила близкого усопшего — возле самого дома, крест на ней виден из окна. Чувство, что покойный рядом, умеряло страдания от горестной потери. Вот еще, что давала община человеку: «красну смерть», то есть меньшие страдания живых по умершим.

Приходские кладбища были по всей Москве, начиная с Кремля. В Кремле в 1898 году обнаружили также огромное братское захоронение. Когда на бровке холма землекопы рыли котлован для установки памятника Александру II, то наткнулись на пласт изрубленных скелетов. Предположительно здесь были захоронены жертвы (или часть жертв) нашествия на Москву в 1382 году хана Тохтамыша. Москвичей тогда татары извели числом 24 тысячи душ. Остатки приходского кладбища при храме Василия Блаженного существовали еще в начале XIX века. Лишь во время реконструкции Москвы после пожара 1812 года его окончательно ликвидировали. Когда сносили в 1950е годы Зарядье, где в разное время находилось несколько приходов, захоронения попадались решительно всюду.

В центре Москвы, в Большом Власьевском, стоит церковь Успения Богородицы на Могильцах. Храм этот построен в 1791 — 1806 годах, а приход существует еще с 1560го. Разумеется, здесь было кладбище, на котором хоронили, между прочим, московских стрельцов. На Могильцах похоронены стрелецкие полковники Зубов и Лёвшин. Полк Зубова стоял в XVII веке неподалеку — в стрелецкой слободе, что располагалась вблизи нынешних Зубовской площади и Зубовского бульвара, поименованных в честь стрелецкого головы. А по имени полковника Лёвшина названы Большой и Малый Лёвшинские переулки.

На углу Лубянского проезда и Мясницкой улицы, где в 1980е встало монументальное здание КГБ, прежде находилась церковь Гребневской иконы Божией Матери, введенная, как написал о ней в «Указателе московских Церквей» (1915) историк М. И. Александровский, неизвестно когда. Действительно, храм был очень древний. Первая, деревянная, церковь Успения Богородицы явилась на этом месте в 1472 году. А каменный храм, упомянутый Александровским, по данным путеводители «По Москве» (1917), был построен при Иване Грозном в 1570 году. В начале XX века он являлся одним из старейших в Москве. Само собою, при нем сразу возникло приходское кладбище. На нем были среди прочих две могилы, которые должны бы почитаться как национальное достояние. Но, увы, сохранить их не позаботились: Гребневское приходское кладбище вместе с древним храмом уничтожили в начале 1930х при прокладке первой линии метро.

А между тем при храме, как сказано в путеводителе «По Москве», был похоронен Василий Кириллович Тредиаковский (1703 — 1769), которого принято считать первым российским профессиональным писателем, потому что сочинительство стало для него и единственным занятием, и главным источником существования. Впрочем: весьма скудным источником, поскольку умер Тредиаковский в нищете. Поэт пушкинской поры Михаил Александрович Дмитриев вспоминал: «...Когда при торжественном случае Тредиаковский подносил императрице Анне свою оду, он должен был от самых дверей залы до трона ползти на коленях». Такова писательская профессия.

Но также есть свидетельство, будто бы В. К. Тредиаковский похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище.

И уж вне всяких сомнений, возле Гребневской церкви находилась могила первого российского математик Леонтия Филипповича Магницкого (1669 — 1739). Вот что писала о «счастливой» находке, обнаруженной при бурении шахты № 14, «Вечерняя Москва» в 1933 году: «При проходе шахты найдена гробница с прахом первого русского математика Леонтия Филипповича Магницкого. В 1703 году Магницкий издал в Москве первую русскую арифметику с арабскими цифрами вместо прежних, азбучных. По этой книге впервые познакомился с арифметикой М. В. Ломоносов.

Гробницу обнаружили на глубине 4 метра. Она была выложена из кирпича и со всех сторон залита известью (цемента тогда не было). По надгробной надписи работникам Исторического музея удалось установить, что здесь был похоронен Магницкий.

В гробнице найдена была стеклянная чернильница, имевшая форму лампадки. Рядом с чернильницей найдено истлевшее гусиное перо.

Шахта № 14 заложена и проходит через фундамент бывшей Гребневской церкви, насчитывающей за собой несколько столетий. Существует легенда, будто бы церковь была основана в память гребневских казаков, дравшихся с татарами при Дмитрии Донском!

А за шесть лет до этого события — в 1927 году — при раскопках у самых стен церкви обнаружили кирпичные, склепы с прекрасно сохранившимися захоронениями XVIII и XVII столетий. На одной из плит было начертано, что под ней покоится боярыня Львова. И сами гробы, и облачения покойных — саваны, туфли, покровы, — все оказалось практически не тронутым тлением. На некоторых мумифицированных останках сохранились парики — по моде XVIII века. Так хорошо уцелели эти захоронения потому, что под Гребневской церковью и под соседними с ней постройками существовала сложная система воздуховодов и дымоходов, постоянно прогревающих землю.

Если высокородных прихожан — бояр, дворян — хоронили вблизи церкви или даже под самой церковью, в каменных гробницах, в добротных склепах, то простому московскому люду, мастеровым и работным доставались могилы на краю погоста. Такие могилы сохранялись недолго: как и теперь, о погребенных помнили не более чем два-три последующих поколения.

При реставрации в 1950 — 60е годы церкви Рождества Богородицы на Малой Дмитровке в кладке стен обнаружили две белокаменные плиты с выбитыми надписями на них. Оказалось, что плиты эти — надгробия с приходского кладбища. Каменная Рождественская церковь появилась в 1652 году на месте сгоревшего деревянного храма. При храме, естественным образом, существовало кладбище. И строители, по всей видимости, пустили в дело бесхозные надгробия.

В 1972 году возле храма свт. Афанасия и Кирилла рыли траншею и обнаружили большое захоронение... одних черепов. По мнению ученых, это были головы казненных по воле Ивана Грозного. Тела же их, вероятно, закопали на каком-нибудь погосте на другом конце Москвы. Вот тоже деталь, свидетельствующая о прежних нравах: головы казненных могли хоронить отдельно от тел. Это, наверное, тогда считалось дополнительным наказанием. Казалось бы, куда как сурова мера — усекновение головы! Но, оказывается, у Ивана Грозного для ослушников и сверх казни было еще кое-что припасено.

Практически у любого храма в центре Москвы можно обнаружить захоронения, стоит только копнуть. Во время работ по восстановлению прихода церкви Иверской иконы Божией Матери на Большой Ордынке в 2001 — 2004 годах человеческие кости попадались даже при поверхностной обработке земли граблями. Скорее всего, грунт здесь так перекапывали в прежние времена, что большинство захоронений перемешалось по всему верхнему слою. Причетники аккуратно собирают эти находки. Планируется на бывшем приходском кладбище сделать общую могилу, где упокоятся все найденные кости. Иверский приход (раньше он именовался по прежней церкви — Георгиевским), а соответственно и кладбище при нем ведут свою историю с 1625 года.

На многих московских приходских кладбищах были похоронены известные в России люди. Им бы по чину полагалось лежать где-нибудь в монастырях — Донском, Новодевичьем, Даниловском, в усыпальницах, под соборами. Но они завещали похоронить их в родном приходе. Например, в храме Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке похоронен московский военокомандующий Василий Яковлевич Левашев, 1667 — 1751). В храме Георгия Великомученика на Большой Дмитровке — московский генерал-губернатор Александр Борисович Бутурлин (1694 — 1767). Обе приходские церкви с погостами в 1930е годы были ликвидированы. Захоронения московских «мэров» исчезли.

Но неверно думать, что приходские погосты стали неугодны лишь советской власти. Целенаправленное наступление на эти кладбища началось еще в эпоху Алексея Михайловича. «Тишайший» царь в 1657 году запретил хоронить при кремлевских церквях. А в 1723 году Петр I повелел своим указом «в Москве и других городах мертвых человеческих телес, кроме знатных персон, внутри градов не погребать, а погребать их на монастырях и при приходских церквах вне градов». Однако царь Петр вскоре умер, и указ этот в силу не вступил. Хоронили «мертвые человеческие телеса» по-прежнему по всей Москве.

Дело отца, однако, продолжила дочь — государыня Елизавета Петровна. Ей, любившей жить в Москве в одном из батюшкиных гнезд — в Головинском дворце на Яузе, часто приходилось по долгу службы бывать в Кремле. И когда царица ехала из Немецкой слободы в Кремль и обратно и встречала по пути похоронную процессию, у нее делалось расстройство чувств. Поэтому в 1748 году был издан указ, чтобы по улицам от Кремля до Головинского дворца при церквях впредь умерших не хоронили, кладбища полиции было велено ликвидировать вовсе, причем могилы сровнять с землей, памятные камни употреблять в строительство. Здесь уместно заметить, что ликвидация кладбищ и использование надгробий для нужд народного хозяйства — это не большевистские нравы, как иногда говорят. Все это Россия знала еще в «просвещенном» XVIII столетии.

В первые месяцы после запрета погребать умерших в виду Елизаветы Петровны их хоронили в разных отдаленных от пути следования императрицы приходах. А спустя два года — в 1750м — на окраине Москвы, вблизи Марьиной рощи, было устроено первое общегородское кладбище, которое стали называть по имени освященной на нем церкви св. Лазаря — Лазаревским. Причем москвичи, привыкшие уже хоронить умерших лишь в родных приходах, первое время всеми правдами и неправдами старались избегать захоронения любезного родственника где-то за тридевять земель — в далекой Марьиной роще. Они договаривались с приходским при том о могиле для новопреставленного на родной для него Божией ниве. Пришлось епархиальному начальству обязать причетников под страхом сурового взыскания запретить хоронить в приходах.

Окончательно же на приходских кладбищах в Москве перестали хоронить с недоброй памяти 1771 года. В тот год, как говорили в народе, пролилась на землю чаша гнева Божия: Москву охватила невиданная по размаху эпидемия чумы. Большой знаток московской старины историк М. И. Пыляев писал, что чума была занесена в Россию из Турции. В ту пору шла очередная русско-турецкая война, и коварный неприятель вполне мог применить бактериологическое оружие — забросить в тыл русским моровую язву, как тогда называли эту болезнь. Мор в Москве принял такие масштабы, что власть не смогла ему противостоять. Сам московский главнокомандующий, победитель пруссаков при Кунерсдорфе граф Петр Семенович Салтыков бежал в свою подмосковную резиденцию. Столицу оцепили заставами, чтобы, если уж не удается побороть болезнь, хоть не выпустить ее из города.

М. И. Пыляев пишет: «Полицией было назначено на каждой большой дороге место, куда московским жителям позволялось приходить и закупать от сельских жителей все, в чем была надобность. Между покупщиками и продавцами были разложены большие огни и сделаны надолбы, и строго наблюдалось, чтобы городские жители до приезжих не дотрагивались и не смешивались вместе. Деньги же при передаче обмакивались в уксус». Увы, даже такие строгие меры не локализовали чуму. Какой-то мастеровой решил укрыться от напасти в деревне, откуда он был родом. Ему удалось миновать заставы и караулы на дорогах и счастливо добраться до родного дома. Но как же приехать без подарка для любимой жены? Мастеровой привез ей кокошник, купленный в Москве по случаю. Вскоре вся деревня вымерла — кокошник оказался зачумленным.

В Москве в разгар эпидемии умирали до восьмисот человек в день, а всего горожан и посадских моровая язва за год с лишним истребила числом до двухсот тысяч! М. И. Пыляев так описывает чуму в Москве: «Картина города была ужасающая — дома опустели, на улицах лежали непогребенные трупы, всюду слышались унылые погребальные звоны колоколов, вопли детей, покинутых родными...» Оставшиеся в живых жгли в своих дворах навоз, чтобы едким дымом оградить себя от заразы. По городу разъезжали специально наряженные команды так называемых мортусов, которых обыватели боялись пуще самой чумы, они собирали трупы. Длинными крючьями вытаскивали умерших из домов или подбирали трупы прямо на улицах, грузили на телеги и вывозили на отведенные для погребений места.

Чумных захоронений за Камер-Коллежским валом тогда было устроено довольно много. Но лишь на некоторых из них продолжали хоронить и после эпидемии, а большинство захоронений было заброшено.

Впоследствии они бесследно исчезли. И это легко объяснимо: до эпидемии горожане обходились одним большим общегородским Лазаревским кладбищем, а также монастырскими и некоторыми приходскими. После чумы население Москвы существенно уменьшилось, а общегородских кладбищ, подобных Лазаревскому, прибавилось. Поэтому естественно, что многие из них оказались ненужными. Городские власти оставили для погребений девять чумных кладбищ: православные Дорогомиловское, Ваганьковское, Миусское, Пятницкое, Калитниковское, Даниловское, старообрядческие Рогожское, Преображенское и иноверческое Введенское (Немецкое). Эти кладбища, а также Лазаревское и Семеновское, оставались основными местами захоронений в Москве на протяжении почти двух столетий, пока разросшаяся столица в 1930 — 60е годы не была опоясана вторым кольцом общегородских кладбищ, располагающихся в основном вблизи нынешней МКАД. Это кладбища Востряковское, Кузьминское, Николо-Архангельское, Хованское, Митинское, Домодедовское и ряд других.

Итак, начиная со второй половины XVIII века, на приходских кладбищах, расположенных в черте города, перестали делать захоронения. Их территории начали им пользовать под застройки будто это резервные городские пустоши. Для приходских причтов бывшие кладбища, точнее освободившиеся от могил пространства рядом с церквями, сделались немалой статьей дохода: земля в центре Москвы всегда ценилась очень высоко, и желающих приобрести ее в собственность оказалось предостаточно. Иногда бывало и так: причетники за свои счет строили возле храма на бывшем кладбище дом и затем выгодно продавали его. Это приносило куда больший доход, нежели просто распродавать ниву Божию по кускам. Историк церкви Н. Розанов так писал в 1868 году: «О памятниках на кладбищах и помина не было; живой человек на могилах умерших возводил себе огромные жилища и для основания их беспощадно разрывал могилы, совсем не обращая внимания на то, что нарушал покой своих собратьев. На нашей памяти при постройке двух больших домов на месте бывшей Воскресенской, на Дмитровке, церкви (снесена в 1807 году) и недавно при сооружении огромного здания на бывшем погосте церкви Иоакима и Анны близ Пушечного двора (снесена в 1776 году), рядом с Софийскою на Лубянке церковью, кости умерших были грудами вырываемы из земли, а прах тех, кого в свое время родственники или дружеская любовь оплакивали горячими слезами, с холодным равнодушием собирали в кули и ящики и вывозили для захоронения на кладбища вне города». Немаловажный факт в этом рассказе, что прежде прах погребенных, пусть и с холодным равнодушием, но все-таки обирали и вновь хоронили. Были кости, да легли на погосте. В советское же время, если кладбище застраивалось, то выбранный экскаватором грунт вместе с костями использовали затем единственно для засыпки оврагов, ложбин и т. д.

С 1750 — 70х годов основными местами захоронений в Москве стали общегородские кладбища. Но и при этом еще довольно долго соблюдались принципы общинноприходского единства. Ничего удивительно в этом нет: покойного, если его заслуг недоставало, чтобы быть похороненным в городском монастыре, везли на ближайшее к его приходу кладбище. Поэтому прихожан храмов, расположенных где-нибудь в сретенской или сущевской частях, хоронили в основном на Лазаревском или на Миусском кладбищах, прихожан басманных и лефортовских церквей — на Семеновском кладбище, замоскворецких — на Даниловском, арбатских и пресненских — на Ваганьковском.

Вместе с этим появилась новая традиция — хоронить покойных землячествами. Эта традиция возникла благодаря расположению кладбищ. После отмены крепостного права в Москву хлынули тысячи крестьян из подмосковных уездов и из соседних с Московской губерний. Обычно в Москву их гнала нужда, и родные места они покидали неохотно, надеясь рано или поздно вернуться. Тогда говорили: Москва — царство, а своя деревня — рай. Или: хороша Москва, да не дома. Но, увы, возвратиться на родину пришлым чаще всего уже не удаваясь: либо они так и не могли выбиться из нужды и возвращаться назад не было никакого смысла, либо, напротив, дела их шли в гору, и тогда ностальгия отступала перед захватывающей, лихорадочной гонкой увеличивать капитал. Москва — кому мать, кому мачеха. Но если крестьянам — удачливым и неудачливым — не суждено было возвратиться домой, то они завещали хотя бы похоронить их при дороге, ведущей в родную землю. Так а выходило: можайских, рузских, смоленских хоронили в основном на Дорогомиловском кладбище; сергиевопосадских и ярославских — на Пятницком; богородских, владимирских, нижегородских — на Калитниковском; серпуховских, калужских, тульских — на Даниловском. Эта традиция соблюдалась еще и в первые годы советской власти.

В отличие от приходских погостов, принадлежавших единственно общине, общегородские кладбища считались уже учреждениями государственными. И само погребение граждан из заботы приходской превратилось в проблему государственную. Московская власть участливо относилась к новым городским кладбищам. В 1800 году московский генерал-губернатор Иван Петрович Салтыков (сын сбежавшего от чумы П. С. Салтыкова) при новом разделении Москвы на части представил епархиальному начальству «предположение», в котором изложил необходимые условия работы кладбищ. 1). Кладбище поручить особому смотрению местных инспекторов, т. е. частных приставов полиции той части, в которой находится кладбище; 2). Учреждение караулов на кладбищах и копание могил производить чрез нижних полицейских служителей; 3). Для сбора и распоряжения церковными доходами на содержание и укрепление церкви избрать старост, где оных нет, из близживущих обывателей, людей надежных, которые бы о приходе и расходе церковного сбора, по прошествии каждой трети, представляли частным инспекторам ведомости; 4). За поведением могильщиков из нижних чинов иметь полицейским чиновникам строгое наблюдение чтобы они могилы рыли для каждого гроба не мельче трех аршин, а для безостановочного погребения к каждому наступающему дню имели в готовности не менее пяти могил; 5). За могилу более одного рубля не требовать. Из сего рубля 50 коп. отдавать могильщикам, из другой половины выдавать одну часть на содержание церкви, а другую — на священника и причта, с тем чтобы они за погребение умерших особой платы не требовали и принимали только добровольные подаяния; им же должны следовать доходы за поминовения и другие молитвословия; 6). Миюсское кладбище, «по крайней ветхости церковного на нем строения и по неимению особого священника, уничтожить».

Большинство московских общегородских кладбищ XVIII века существуют и поныне. Какие-то из них в советское время были несколько урезаны по краям, но какие-то, напротив, увеличились по площади. Ликвидированы в 1930 — 60е годы Лазаревское, Семеновское и Дорогомиловское кладбища.

БИЛЕТ НА КЛАДБИЩЕ
Даниловский монастырь

Старейший в Москве Даниловский монастырь основан в 1282 году сыном Александра Невского московским князем Даниилом Александровичем. Князь повелел поставить в четырех верстах к югу от Кремля, на живописном возвышенном берегу Москвы реки, деревянную церковь во имя св. Даниила Столпника. Вокруг церкви монахи обустроили свои хижины-кельи. Так возник Даниловский монастырь.

Сын Даниила Александровича Иван Калита так горячо полюбил детище своего родителя — подгородную обитель, что пожелал иметь монастырь не в четырех верстах от Кремля, а прямо у своего стола княжеского — в самом Кремле. В 1330 году он переселил даниловских монахов, как написано в летописи, «внутрь града Москвы на свой царский дворец». И лишь спустя 230 лет — уже Иоанн Грозный — возродил Даниловский монастырь на первоначальном его месте. С тех пор без малого четыре века монастырь все только прирастал и хорошел. Его архитектурный комплекс по сути есть собрание существовавших за этот период стилей — от древнерусского до эклектики конца XIX века.

Возможно, кладбище Даниловского монастыря — один из древнейших русских погостов. И зародилось оно отнюдь не одновременно с монастырем. Первых умерших даниловских иноков хоронили на уже существовавшем сельском кладбище. Трудно даже предположить, когда именно оно было основано. Не исключено, что погост с дохристианским стажем, может быть, еще древние вятичи устраивали там свои могильники.

Самое известное из ранних захоронений на монастырском кладбище — могила основателя монастыря: в 1303 году у деревянной Даниловской церкви был погребен князь Даниил Александрович, принявший перед смертью монашеский постриг. Почитание его могилы и последующая канонизация связаны с чудесной случайностью. Много лет могила в заброшенном, опустевшем монастыре пребывала в совершенном забвении. Но вот однажды молодому боярскому сыну из стражи Ивана III явился Даниил и попенял великому князю: «Если он меня забывает, то мой Бог меня помнит». Боярич немедленно передал эти слова Ивану Васильевичу. Устыдившийся великий князь отыскал могилу славного предка, и с тех пор она почитаема москвичами. У надгробной плиты, по церковным свидетельствам, происходили всякие чудеса: исцеления и прочее. А затем благоверного князя причислили к лику святых, были обретены его нетленные мощи. Это произошло 30 августа 1652 года. Мощи св. Даниила поместили в серебряную раку и установили в монастырском храме Семи Вселенских Соборов.

До тех пор пока город не подступил к Данилову монастырю, а преодолела эти четыре версты Москва только к концу XVIII века, на монастырском кладбище хоронили преимущественно самих насельников. Сохранилось любопытное свидетельство о древности некрополя Даниловского монастыря. Сейчас на территории монастыря находится один из старейших в Москве каменных храмов — собор Семи Вселенских Соборов, который начали строить в середине XVII века, пристраивая приделы вплоть да XIX века. На некоторых камнях в основании собора выбиты надписи, теперь уже едва различимые. Лишь специалистам под силу их разобрать. Оказалось, что камни эти не что иное, как древние надгробные плиты. По всей видимости, дефицит строительных материалов вынудил мастеров использовать белокаменные надгробия с монастырского кладбища. Самые ранние даты на этих камнях относятся к XVI веку. Но, естественно, для наружного, лицевого, ряда основания храма артельщики использовали наиболее сохранившиеся, то есть относительно новые плиты. А вот какого века надгробиями они забутили основание внутри, теперь уже никогда не узнать. Очевидно, были использованы более ранние и, само собою, хуже сохранившиеся плиты и обломки надгробий.

К концу XVIII века на монастырском кладбище хоронили без разбора по сословиям и званиям. А прежде того, чтобы похоронить умершего, его сродники должны были получить в полиции билет, подтверждающий, что покойный «почил с миром», и дающий право беспрепятственно предать его земле по церковному обряду. Делалось это, чтобы исключить погребение на православном кладбище самоубийц. Впоследствии билет стал свидетельствовать, главным образом, что смерть данного лица не имеет криминального характера. Вот такие, например, билеты выдавали когда-то в Москве: «Тело умершего московского купца Алексея Васильева в Данилове монастыре погребсти, мая 27 дня 1783 г.». Или: «Тело умершей купецкой жены Марьи Абрамовой, имевшей от роду 40 лет, в Данилове монастыре погребению предать, декабря 10 дня 1792 г.». Иногда, если покойный был высокогородным, билеты выписывал сам оберполицмейстер: «Тело умершего господина действительного статского советника князя Михаила Николаевича Голицына, имевшего от роду 71 год, предать земле в Даниловом монастыре позволяется, апреля 5 дня 1827 г. Московский оберполицмейстер».

В Даниловском монастыре было похоронено много дворян, людей, имевших заслуги, и титулованных особ: генерал-майор и кавалер Александр Васильевич Арсеньев (1755 — 1826); генерал от инфантерии Иван Александрович Вельяминов (1773 — 1837); действительный статский советник Григорий Михайлович Безобразен (1786 — 1854); князь Александр Дмитриевич Волконский (1812 — 1883) и другие Волконские; князь Владимир Константинович Гагарин (1821 — 1899) и еще несколько князей Гагариных.

С середины XIX века здесь стали появляться могилы известных писателей, историков, ученых, причем преимущественно сторонников русской национальной идеи — славянофилов. В 2000 году на ограде Поминальной часовни была установлена мемориальная доска. На ней написано:

Деятели истории, науки и культуры, захороненные в некрополе Данилова монастыря. Кошелев Алексей Иванович (1806 — 1883), славянофил, общественный деятель, публицист. Самарин Юрий Федорович (1819 — 1876), общественный деятель, писатель, славянофил. Тихонравов Николай Саввич (1832 — 1893), историк русской литературы, академик. Чижов Федор Васильевич (1811 — 1877), общественный деятель, ученый-энциклопедист, писатель. От Российской государственной библиотеки. 2000 год.

Близ дома настоятеля были похоронены Николай Васильевич Гоголь (1809 — 1852), поэт Николай Михайлович Языков (1803 — 1846), историк, славянофил Дмитрий Александрович Волуев (1820 — 1845) и один из основателей славянофильства, богослов, философ, писатель, публицист, социолог, историк, врач, живописец, изобретатель Алексей Степанович Хомяков (1804 — 1860).

Николая Языкова и Дмитрия Волуева похоронили под одним надгробием. Спустя год после смерти Языкова его знакомая Е. М. Попова записала в свой дневник: «День открытия памятника Николаю Михайловичу Языкову день его ангела. Четвероутольный, гранитный, серого цвета камень, с обыкновенною, наподобие гроба, крышею, или вершиною, составляет памятник. На лицевой стороне надпись: «Блаженни чисти сердцем, ибо тии Бога узрят»; на боковых — имена Валуева и Языкова. Сошлись друзья, сошлись родные... Лавровый венец венчает не главу поэта, а могильный крест».

Возле ограды, напротив северной стены Троицкого собора, была могила поэта Михаила Александровича Дмитриева (1796 — 1866), автора «Московских элегий» и настоящего бесценного памятника своей эпохи — книги воспоминаний «Мелочи из запаса моей памяти», в которой рассказывается о жизни русской интеллигенции, о московской литературе и журналистике первой половины XIX века. Рядом находилась и могила его сына — первого русского профессора-текстильщика Федора Михайловича Дмитриева (1829 — 1894).

У северо-восточного угла Троицкого собора был похоронен известный пианист, основатель Московской консерватории Николай Григорьевич Рубинштейн (1835 — 1881).

Особенно много было в монастыре купеческих захоронений. Причем в самых почетных местах, в том числе и под храмами. Такой существовал в России порядок: лучшие места отдавали тем, кто при жизни жертвовал от щедрот своих на строительство или на содержание храма. Например, в каком-нибудь сельском приходе даже его настоятеля обычно хоронили на общем погосте, но могила доброхота-жертвователя — дворянина, купца, кулака — не имеет значения — всегда находилась в самой церковной ограде, вблизи храма. 1833 — 1838 годах в Даниловском монастыре на средства купцов Ляпиных, Куманиных и Шестовых был выстроен величественный собор Живоначальной Троицы. Нет единого мнения об авторе этого красивейшего храма. Считается, что он мог быть построен и О. И. Бове, и Е. Д. Тюриным. Но в любом случае это настоящий шедевр архитектуры. Под собором появилось несколько захоронений, в том числе и купцов Куманиных и Шестовых. А в подклете древнего храма Семи Вселенских Соборов были родовые захоронения купцов Ляпиных и Савиных. Причем усыпальницу Ляпиных оформил в 1910 году сам Федор Осипович Шехтель, бывший в то время председателем Московского архитектурного• общества. К сожалению, ни творения Шехтеля, ни самих купеческих могил не сохранилось.

В 1876 году монастырское кладбище увеличилось вдвое: с запада к монастырю была присоединена и огорожена новой стеной такая же приблизительно по площади территория. Но хоронили здесь, как можно предположить, еще и до возведения стены. Так, историк Москвы А. Т. Саладин в «Очерках...» упоминает замечательный памятник на «новом кладбище» над могилой некоей М. П. Хлоповой, похороненной в 1868 году, то есть до расширения территории монастыря. Хоронили на присоединенной территории людей незнатных. Саладин 1 по этому поводу замечает, что «на новом кладбище как будто даже с гордостью пишут на памятниках «крестьянин». Может быть, единственное значимое для истории захоронение там — могила выдающегося художника Василия Григорьевича Перова (1833 — 1882), которого называли Некрасовым русской живописи, автора известных картин «Тройка», «Утопленница», «Сельский крестный ход», «Рыболов», «Птицелов», «Охотники на привале», портретов Островского, Достоевского, Майкова, Писемского, Тургенева, Даля, а также соседа по кладбищу — Рубинштейна. Большинство полотен художника украшает Третьяковскую галерею.

Но даже вместе с новой территорией кладбище Даниловского монастыря было невелико. И в начале XX века хоронили на нем лишь изредка: примерно по одному покойному в неделю. Об этом свидетельствует документ, хранившийся в монастырском архиве: «Итого, в 1901 погребено на кладбище Московского Данилова монастыря мужеского пола — тридцать один (31), женска — двадцать два (22), обоего пола — пятьдесят три (53)».

После революции Даниловский монастырь продержался дольше других московских монастырей: он был закрыт в 1929 году. В нем разместили лагерь для детей заключенных. Но как ни безжалостно использовала монастырь новая власть, к счастью, большинство построек сохранилось. А самой тяжелой и, увы, безвозвратной утратой стала ликвидация уникального монастырского некрополя. Большинство могил пропало бесследно. Останки лишь немногих упокоенных были перезахоронены на других московских кладбищах. Так, в 1930е годы на Новодевичье кладбище перезахоронили Н. В. Гоголя.

Могильщиков и всех присутствовавших при эксгумации останков Гоголя ожидал сюрприз.

Стоит сказать, что о смерти Гоголя, его упокоении и перезахоронении до сих пор ходят самые невероятные байки. Рассказывают, к примеру, будто Гоголь заблаговременно предупреждал, чтобы не торопились его хоронить, когда он умрет: это де еще не будет кончиною. И лишь когда появятся явные признаки отсутствия жизни — соответствующие цвет и запах тела, только тогда и можно будет предать его земле. Но даже и в этом случае — так якобы наставлял Гоголь — из гробницы должна быть непременно выведена отдушина с вьюшкой: ну как придет с Божьей помощью там в чувство покойный, взбодрится, тогда он отворит вьюшку и будет себе дышать свежим воздухом, пока помощь не подоспеет. Но нерадивые душеприказчики не вняли последней воле классика. И едва Гоголь умер, его немедленно похоронили. Безо всяких предусмотрительных мер, разумеется, на случай воскресения. Когда же восемьдесят лет спустя вскрыли его могилу, то обнаружили Николая Васильевича... лежащим на боку. Подтвердились, выходит, его опасения? Такое вот существует народное литературоведение.

Впрочем, истина не менее драматична. Когда откопали и вскрыли гроб Гоголя, то обнаружили, что у покойного... нет головы. Вот что рассказывал об этом присутствовавший при эксгумации писатель Владимир Лидин: «Могилу Гоголя вскрывали почти целый день. Она оказалась на значительно большей глубине, чем обычные захоронения. Начав ее раскапывать, натолкнулись на кирпичный склеп необычайной прочности, но замурованного в нем отверстия не обнаружили; тогда стали раскапывать в поперечном направлении... и только к вечеру был обнаружен еще боковой придел склепа, через который в основной склеп и был в свое время вдвинут гроб. Работа по вскрытию склепа затянулась, и начинались уже сумерки, когда могила была наконец вскрыта... Вот что представлял собой прах Гоголя: черепа в гробу не оказалось и останки Гоголя начинались с шейных позвонков: весь остов скелета был заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета. Под сюртуком уцелело даже белье с костяными пуговицами; на ногах были башмаки, тоже полностью сохранившиеся; только дратва, соединяющая подошву с верхом, прогнила на носках, и кожа несколько завернулась кверху, обнажая кости стопья Башмаки были на очень высоких каблуках, приблизительно 4-5 сантиметров, это дает безусловное основание полагать, что Гоголь был невысокого роста. Когда и при каких обстоятельствах исчез череп Гоголя, остается загадкой. При вскрытии могилы обнаружили на малой глубине, значительно выше склепа с замурованным гробом, череп, но археологи признали его принадлежащим молодому человеку».

Отсутствие черепа сам же Лидин объясняет следующим образом. Он пишет, что слышал от кого-то — от кого именно, впрочем, не помнит, — что в 1909 году, когда проводились реставрационные работы на могиле Гоголя, основатель Театрального музея А. А. Бахрушин сумел сторговать у даниловских монахов череп покойного и затем любовался им у себя в музее. Но работники бахрушинского музея эту версию, во всяком случае, не подтверждают. Поэтому судьба черепа Гоголя так и остается неизвестной.

Кроме Гоголя в 1930е на Новодевичье кладбище были перенесены останки Хомякова, Языкова и Рубинштейна.

Прах Алексея Степановича Хомякова сохранился не хуже останков Гоголя. К тому же и голова уцелела. О его эксгумации Лидин пишет так: «Огромный цинковый гроб частично обветшал и распаялся; внутри него был второй гроб, дубовый, его верхние доски прогнили. Вся фигура Хомякова сохранилась почти в том же виде, в каком он был похоронен 71 год назад. Верхняя часть черепа с густой шапкой волос была цела; сохранившийся казакин, или славянофильская коричневая поддевка, завершавшаяся брюками, вправленными в высокие сапоги, заключала в себе весь остов скелета. Одеяние было такой прочности и такой сохранности, что останки подняли за плечи и ноги и целиком, ничего не нарушив, переложили в другой гроб. В изголовье Хомякова оказалась чашечка севрского фарфора с голубыми незабудками, видимо, оставшаяся после соборования. Рядом с прахом Хомякова находился прах его жены Екатерины Михайловны, родной сестры поэта Языкова, умершей за 8 лет до смерти Хомякова. В волосах, полностью сохранившихся в виде прически, был воткнут черепаховый гребень».

По поводу останков Николая Михайловича Языкова писатель Лидин рассказывает: «От Языкова, похороненного под одним памятником с его другом и родственником Дмитрием Александровичем Волуевым (или Валуеым — в документах нет единообразия. — Прим. авт.), стались только разрозненные кости скелета и череп с очень здоровыми зубами. Скелет пришлось доставать по частям и археологу восстанавливать его в новом гробу — в анатомическом порядке». Стоит отметить, что Дмитрия Александровича Волуева перезахоронить вместе с родственником и близким другом Языковым никто не озаботился. Он так и остался покоиться на кладбище Даниловского монастыря.

В 1950е на кладбище соседнего, Донского монастыря перенесли прах еще двух «даниловцев»: художника Перова и профессора-текстильщика Дмитриева.

Все остальные могилы погибли.

Где-то здесь по сию пору покоятся декабристы Валериан Михайлович Голицын (1803 — 1859) и Дмитрий Иринархович Завалишин (1804 — 1892); историк, славяновед Юрий Иванович Венелин (1802 — 1839); историк, москвовед, тайный советник Петр Васильевич Хавский (1774 — 1876), автор «Указателя источников истории и географии Москвы с ее древним уездом» и ряда других работ; профессор Московского университета, юрист и историк Федор Лукич Морошкин (1804 — 1857); профессор медицинского факультета Московского университета, физиолог Александр Иванович Бабухин (1827/1835 — 1891), лекции которого слушал А. П. Чехов; славянофил Владимир Александрович Черкасский (1824 — 1876).

В 1983 году Даниловский монастырь возвратили Московской патриархии. В течение пяти лет шла реставрация, и все это время у северной стены так называемой новой территории монастыря стояли две двухсотлитровые кадки: в них складывали человеческие кости. Когда наконец работы завершились, все останки похоронили возле Поминальной часовни. Теперь там две братские могилы с деревянными крестами. Вдоль стены монастыря, под мемориальными досками славянофилам и Ю. И. Венелину стоят полтора-два десятка старинных надгробий.

Это все, что осталось от старейшего в Москве кладбища.

БЫЛ ПРИМЕЧАТЕЛЕН ОСОБЕННО
Симонов монастырь

Кладбище Симонова монастыря начало приходить в упадок задолго до революции. Это, может быть, единственное московское монастырское кладбище, которое с годами становилось все менее и менее желанным местом упокоения. Дело в том, что Симонове во второй половине XIX века из очаровательного пригородного уголка, названного некогда Н. М. Карамзиным самым приятным местом в окрестностях Москвы, стало превращаться в невзрачную, задымленную промышленную слободу. И если в XVIII — начале XIX веков многие москвичи ездили в Симонов монастырь любоваться природой, любоваться видом Москвы со сторожевой площадки трапезной, с которой, если верить И. И. Лажечникову, долгие годы смотрел на столицу симоновский инок схимонах Владимир — Последний Новик, то в начале XX века, как говорится в одном путеводителе того времени, монастырь был уже «самой уединенной и малопосещаемой из всех московских обителей».

Когда-то считалось, что поехать в Симонов монастырь — значит совершить дальнее путешествие, приблизительно как теперь съездить в Троице-Сергиеву лавру. М. Ю. Лермонтов в очерке «Панорама Москвы» описывает вид столицы с колокольни Ивана Великого и между прочим говорит: «Утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно...» Во времена Лермонтова к Симонову монастырю вела единственная дорога — на село Коломенское. До монастыря можно было добраться на так называемой линии — многоместном экипаже, запряженном цугом, то есть шестеркой лошадей. К концу XIX века линии сменила конка. А в начале XX века к Симонову монастырю уже ходил трамвай. К сожалению, этот один из старейших в Москве трамвайных маршрутов отменили на рубеже 1980 — 1990х годов, тогда же разобрали и пути. А помешал трамвай ЗИЛу: Симоновослободская улица, по которой проходил трамвайный маршрут, рассекала завод надвое. Теперь часть этой улицы, обрезанная с двух концов бетонными стенами, является внутренним заводским проездом.

А до середины XIX века Симонове считалось одним из красивейших мест в окрестностях Москвы. Монастырь с могучими стенами и башнями, золотыми куполами, с 44-саженной колокольней стоял над Москвой-рекой на высоком обрывистом берегу среди дубовой рощи. Кроме прекрасного отдыха на природе путешественники могли отсюда полюбоваться Первопрестольной.

Уже к концу XIX века от этой пасторальной картины ничего не осталось. Пейзаж вокруг Симонова монастыря сделался вполне индустриальным. Там, где прежде были «густозеленые, цветущие луга», появились завод Бари и бельгийское Центральное электрическое общество Вестинг (с 1913го — завод «Динамо»). К заводам была подведена железная дорога, построена большая товарная станция. Светлая река, текущая по желтым пескам, перестала быть светлой после того, как у самого берега разместились обширные нефтяные и керосиновые склады товарищества Нобель.

Но окончательно этот чудесный московский уголок был уничтожен в советское время. В 1923 году монастырь закрыли. И в последующие годы значительная часть его построек, в том числе самая высокая в Москве пятиярусная колокольня, построенная по проекту К. А. Тона, были снесены. Исчезла вся северная половина монастыря. В новогоднем, 1930 года, номере журнала Огонек» на обложке была помещена фотография разрушенного Симонова монастыря с одобрительной надписью. Возглавлял «Огонек» тогда Михаил Кольцов — известный ненавистник русской старины. Поддерживая план Кагановича по реконструкции советской столицы, с удовольствием писал о сносе «храмов мракобесия» 1ли о «выпрямлении кривоколенных улиц и переулков» в Москве.

На месте Успенского собора, одного из древнейших в Москве, вырос гигантский дворец культуры ЗИЛа, при чем погибли все захоронения, находящиеся и под собором, и вокруг него. Большое число надгробных плит с монастырского кладбища использовали для фундамента дворца культуры братьев Весненых.

А в Успенском соборе в 1430 году был погребен младший сын великого князя Дмитрия Ивановича Донского — Константин Дмитриевич. Будучи главой псковского войска, он прославил свое имя победой над ливонцами в 1407 году. Впоследствии принял постриг под именем Кассиана, как простой инок жил в Симоновом монастыре и здесь же умер. Рядом с ним покоился и другой известный персонаж российской истории — Симеон Бекбулатович, крещеный татарский царевич, венчанный в 1575 году по прихоти Иоанна Грозного «великим князем всея Руси», но спустя два года смещенный своевольным властителем. Во время правления Годунова отставной царь Симеон подвергся жестоким гонениям: был ослеплен и изгнан из Москвы, а при самозваном царе Димитрии Сименона насильно постригли в монахи и сослали на Соловки. Правда, затем возвратили в Москву. Это была единственная милость, оказанная несчастному татарину к концу жизни. Последние дни он провел в Симоновом монастыре, где и умер в 1616 году под именем схимонаха Стефана. В Успенском соборе находились родовые захоронения князей Мстиславских, в том числе знаменитого Федора Михайловича — главы семибоярщины. Ему трижды били челом занимать русский престол, но он всякий раз отказывался. А согласись Федор Михайлович, может быть, о боярах Романовых теперь бы мало кто знал. В соборе погребены крупные русские военачальники: первый кавалер ордена Андрея Первозванного, сподвижник Петра I, адмирал и генерал-фельдмаршал; Федор Алексеевич Головин (1650 — 1706) и генерал фельдмаршал Валентин Платонович Мусин-Пушкин (1735 — 1804).

Родовое захоронение бояр Ховриных-Головиных имело особенное значение для монастыря. Сама территория монастыря принадлежала когда-то боярину Стефану Васильевичу Ховрину. Он подарил эту землю в 1370 году основателю монастыря игумену Федору — ученику и племяннику Сергия Радонежского и духовнику Дмитрия Донского. А впоследствии Стефан Васильевич и сам принял постриг в монахи под именем инока Симона. От него и монастырь стал называться Симоновским.

Первоначально монастырь был устроен на месте церкви Рождества Богородицы, но спустя девять лет в ста — ста пятидесяти саженях севернее, на более удобной и просторной площадке началось строительство нового монастыря. И затем довольно долго старый Симонов монастырь существовал вблизи нового. В старом монастыре соблюдали необыкновенно строгий устав: насельники принимали на себя пожизненный обет молчания. Иногда монах из нового монастыря переходил в старый, желая усугубить свои душевные и телесные истязания. Кстати, некоторое время здесь монашествовал архимандрит Кирилл — основатель крупнейшего в России Кирилло-Белозерского монастыря. Сюда же — в Старое Симонове — приносили из нового монастыря хоронить умерших монахов, поскольку первое время внутри нового монастыря кладбища не было.

В 1380 году у деревянной Рождественской церкви в Старом Симонове были похоронены легендарные богатыри-монахи Троицкого монастыря Пересвет и Ослябя, которых отрядил в помощь великому князю Дмитрию Ивановичу Донскому Сергий Радонежский. С Куликова поля их привезли в дубовых колодах. Как полагалось по Церковному уставу их должны были бы похоронить в одном монастыре — в Троицком. Но Дмитрий Донской желал, чтобы героев похоронили ближе к Москве, при Дороге, по которой он вел войска на Дон. И Сергий не стал возражать. Сколько был жив, приезжал в Симонове и пел над костями иноков «вечную память».

В 1509 году вместо деревянной церкви построили каменную, которая стоит и теперь. Надгробия над могилами монахов — героев Куликовой битвы неоднократно меняли. Последние, изготовленные в 1988 году, представляют собой два низких беломраморных саркофага, на одном их которых написано: Александр Пересвет, а на другом: Родион Ослябя. Позади саркофагов, в ногах, стоит широкий, закругленный сверху, черный обелиск с бронзовым крестом на одной стороне. А на другой стороне прикреплена большая бронзовая доска со словами из «Задонщины»: Положили вы головы свои за святые церкви, за землю за русскую и за веру за христианскую.

Храм Рождества Богородицы был закрыт в 1929 году и передан заводу «Динамо». Обезглавленный, он использовался до 1980 года как заводской цех. Лишь к 600летию Куликовской битвы вспомнили, что один из старейших в Москве храмов с погребенными там Пересветом и Ослябей имеет огромную историческую и культурную ценность. И устроили там музей Куликовской битвы. А в 1989 году храм возвратили верующим. Правда, золотой купол церкви почти не виден из-за динамовских цехов. Но в 2002 году начали восстанавливать колокольню, развернули восстановительные работы на близлежащей территории. В Старое Симонове возвращается его многовековой ориентир.

До революции, кстати, от Старого Симонова к новому монастырю вел короткий Пересветов проезд, названный в честь знаменитого участника битвы Куликовой. Позже проезд исчез, но соседний с монастырем переулок на;; звали Пересветовым. Симонове и вся Москва таким образом все-таки не были лишены красивейшего названия — подлинного украшения города.

От кладбища при Рождественской церкви не осталось и следа. Правда, в 1993 году у северной стены храма был погребен священник Владимир Сидоров. Именно он заведовал в советское время музеем Куликовской битвы и очень много сделал для восстановления храма, а когда храм возвратили верующим, стал старостой, дьяконом, потом священником. Увы, в сане священника отец Владимир пробыл недолго: спустя неделю после рукоположения, в праздник равноапостольной Нины, батюшка скончался прямо в алтаре. На его могиле скромный деревянный крест. Но главный памятник отцу Владимиру — возрожденный храм Рождества Богородицы.

За все годы восстановления храма в Старом Симонове строители не раз откапывали кости некогда здесь погребенных. Для таких находок устроено специальное общее захоронение: неподалеку от могилы отца Владимира стоит деревянный крест без каких-либо надписей. Такая уж выпала участь многим симоновским покойным — быть похороненными дважды.

Вдоль стены, отделяющей храм от заводской территории, выставлены десятки надгробий Симоновского кладбища. Собственно, это уже не надгробия, а бордюрные камни, наломанные из могильных плит. Камни вернулись на кладбище, отслужив свое поблизости — на Восточной улице. Когда был ликвидирован трамвайный маршрут № 12, что некогда проходил по этой улице мимо Симонова монастыря, и строители убирали рельсы, реконструировали проезжую часть, они вдруг с удивлением и смущением обнаружили, что на вывернутых ими из асфальта бордюрных камнях выбиты надписи, какие обычно делают на надгробиях. Эти камни отнесли в приход Рождества Богородицы — в Старое Симонове.

На многих плитах сохранились надписи: разрезанная пополам фамилия покойного, отчество без имени или дата рождения без даты смерти. Вот некоторые: ...Дмитриевич ...ртваго ...февраля 1815года ...26 октября 1864года; лежит тело ...лалейтен.............. Петр...... стро...; ...действительного советника ...Ильича ...ошев...; ... урожденная Колесникова; ...Марья М... Нови... родилась 1846... скончалась 185...; ...овлевна ...нова ...1830 года ...1862 года; ...Наталья... Кувши...; Под сим камнем погребено тело Александры... Тайдуковой, скончавшейся в 1839 году июня 15 дня; Под камнем сим погр... губернского секретаря Николая Максимовича Баженова; Под сим камнем положено тело московской купеческой дочери девицы Варвары Александровны... На одном из бордюрных камней с Восточной улицы проступает надпись: ...Дмитриевич...ртваго... Очевидно, в таком виде сохранилось надгробие сына сенатора и кавалера Д. Б. Мертваго.

Такие вот в столице, оказывается, есть дорожные бордюры: снаружи камень как камень, а на внутренней стороне строка из эпитафии или цитата из Евангелия. Можно представить, сколько наломали бордюрных камней из надгробий Лазаревского, Дорогомиловского, Семеновского — огромных по территории кладбищ!

Кладбище нового Симонова монастыря состояло, как и большинство монастырских кладбищ, из двух территорий: внутренней монастырской и внешней — за оградой, между Кузнечной и Солевой башнями. Те, кто был похоронен за оградой, так до сих пор и лежат на своих местах. Этот кусок земли никак не использовался, если не считать, что на нем устроили детский городок и проложили асфальтовые дорожки. На внутренней же территории большинство захоронений погибло. При строительстве ДК ЗИЛ значительная часть их вместе с грунтом просто была выбрана экскаватором, а затем вывезена неизвестно куда. Перенесли на другие кладбища останки лишь нескольких человек. Так, на Новодевичье перезахоронили в 1930 году трех знаменитых «симоновцев» — писателей Дмитрия Владимировича Веневитинова (1805 — 1827), Сергея Тимофеевича Аксакова (1791 — 1859) и Константина Сергеевича Аксакова (1817 — 1860).

Но по-прежнему у южной стены монастыря, сохранившейся поныне, покоится Вадим Васильевич Пассек (1808 — 1842), историк, археолог, этнограф и один из первых москвоведов. Редактируя «Прибавления» к газете «Московские губернские ведомости», он собирал и публиковал материалы по истории Москвы. Возможно, так и лежит здесь прах одного из крупнейших композиторов первой половины XIX века Александра Александровича Алябьева (1787 — 1851), автора водевилей, балетов, опер, оставшегося в памяти потомков создателем романса «Соловей». На Симоновском кладбище у Алябьевых был фамильный склеп, от которого ничего, разумеется, не осталось. Неизвестно теперь, где он находился. Если он не был расположен вблизи Успенского собора, то очень вероятно, что прах Алябьева так и почивает еще на территории монастыря. На кладбище был родовой участок и известных московских продавцов книг Кольчугиных. Они держали вначале лавку, а затем и большой, организованный «на европейский манер» книжный магазин на Никольской. В XIX веке вряд ли хоть единожды московский интеллигент не побывал в «Книжной торговле» Кольчугиных. Нередко здесь можно было повстречать писателей Гоголя, отца и сыновей Аксаковых, критика Белинского. Проверенным, надежным клиентам книгопродавцы могли предложить и что-нибудь запрещенное — Радищева, Рылеева. А неподалеку от захоронений Кольчугиных находился участок других книгопродавцев и издателей — Глазуновых. Основатель династии Матвей Петрович Глазунов (1757 — 1830) имел магазин на «книжной» Никольской улице. Впоследствии его потомки открыли еще один — на Кузнецком мосту. Но главная торговля Глазуновых была в Петербурге.

Любопытное свидетельство о погребенных на Симоновском кладбище делает историк церкви М. Е. Губонин, близко знавший последнего наместника монастыря архимандрита Петра (Руднева). В «Примечаниях» к своему фундаментальному труду «Акты Святейшего Патриарха Тихона» Губонин пишет: «...На замечательном и богатейшем монастырском некрополе нашли себе место вечного упокоения, например, такие лица, как безвременно погибший юноша-поэт Д. Веневитинов, поэт-слепец И. Козлов, известный Барков и многие другие». (Есть версия, что Барков похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище, но могилы его там не найдено.)

В первой половине XIX века Симоновский монастырь был известен всей Москве как место погребения многих московских юродивых. В 1836 году тысячи москвичей проводили сюда самого популярного в столице блаженного Евсевия, монаха Страстного монастыря. Здесь же нашли вечный покой две знаменитые женщины-юродивые. На могильной плите одной было написано: Под сим. камнем погребено тело Божией девицы Соломонии, скончавшейся 1809 года мая 9 на 55м году от рождения. И на другой: Под сим камнем погребено тело рабы Божией девицы Неониллы болящей, скончавшейся в ноябре 29го 1824 года. Для погребения юродивых в монастыре было даже выделено место у юго-восточной башни. Этот участок, кстати, практически не тронут. Конечно, уже не осталось и следа от надгробий, но то, что покоится под землей, очевидно, на месте.

На кладбище Симонова монастыря были похоронены сенатор и кавалер Дмитрий Борисович Мертваго (1760 — 1824); исследовательница древнерусской литературы Мария Александровна Викторова (1844 — 1863); библиограф, собиратель рукописных и старопечатных книг Вукол Михайлович Ундольский (1816 — 1864); театральный критик Александр Николаевич Баженов (1835 — 1867); археограф и археолог, хранитель рукописи Румянцевского музея Алексей Егорович Викторов 828 — 1883); коллекционер, собравший и отказавший

Историческому музею богатейшую библиотеку, Алексей Петрович Бахрушин (1853 — 1904), он в 1895 году подготовил к изданию уникальный альбом «Ризница ставропигиального Симонова монастыря».

Любопытна надпись на одном из симоновских надгробий, увы, не сохранившемся: Здесь лежит тело любителя истины Максима Невзорова, скончавшегося в 1827 году сентября 27 дня. Жития его было 64 года. Молю вы, отцы и братию и всех знаемых другов моих, помяните мя пред Господом, да в день судный обрящу милость. Ах! аз истинно не вем, како внити, како бы мне в рай безгрешно прийти. Максим Невзоров (1763 — 1827) был писателем, членом кружка Новикова, издателем журнала «Друг юношества».

В начале 1990х все, что сохранилось от Симонова монастыря, власти передали Московской патриархии. Сразу начались восстановительные работы, требующие немалых средств, поскольку монастырь лежал в руинах. Реставрируется и церковь Тихвинской Божией Матери, так называемая Трапезная. В ней действует единственная в мире православная община глухонемых. Настоятель монастыря отец Андрей (Горячев) ведет службы на языке жестов. Это невероятно, но люди даже поют языком жестов!

По плану реконструкции Симонова монастыря на сохранившемся участке внутреннего кладбища — в углу, у солевой башни, приблизительно там, где лежат блаженные и где неподалеку похоронен Пассек, будет воздвигнут большой памятный крест. Вокруг будет сад Памяти. Что же касается внешнего кладбища, где теперь детская площадка, то никаких планов по его обустройству нет. Пока над костями упокоенных предков устроены качели и песочницы. Возможно, столичная власть догадается тот сад Памяти, что создается в монастыре, продлить и за его оградой.

СТАРОЕ НОВОДЕВИЧЬЕ
Новодевичий монастырь

Теперь, когда упоминается по какому-нибудь поводу Новодевичье кладбище, то обычно имеется в виду та его часть, где похоронена советская элита, — единственный в мире некрополь, посетить который можно, лишь купив в кассе билет. Старое же Новодевичье, что в монастырской ограде, почти забыто. На немалой его территории еще стоят несколько десятков надгробий, разбросанных бессистемно — поодиночке или группами по пять — семь камней, между ними встречаются свободные поля. Для посетителя кладбища будет неожиданностью узнать, что под иным надгробием нет останков покойного. Новодевичий монастырь основал в 7032 (1524) году отец Иоанна Грозного — великий князь Московский Василий Иоаннович. Первыми погребены на монастырском кладбище безвестные насельники обители. Самое раннее из сохранившихся захоронений — могила княгини Ирины Захарьиной-Юрьевой — относится к 1533 году. Могила расположена под Смоленским собором. Собор является местом упокоения многих родовитых особ, в том числе дочери Иоанна Грозного малолетней царевны Анны (1549 — 1551), дочерей царя Алексея Михайловича — Софьи (1657 — 1704), Евдокии (1650 — 1712), Екатерины (1658 — 1718). Здесь похоронена и первая жена Петра Евдокия Федоровна Лопухина (1669 — 1731), а также представители славных родов — Морозовых, Голицыных, Воротынских, Хитрово. Общее число всех царских, княжеских и боярских захоронений под собором около сорока.

Пожалуй, до середины XIX века на монастырском кладбище не было похоронено ни одного человека, кто получил бы известность заслуженную, а не полученную от рождения вместе с фамилией. Но потом здесь стали хоронить в основном интеллигенцию, лиц ученого звания. Появляются имена одно известнее другого. И, возможно, первым всенародно почитаемым захоронением в Новодевичьем монастыре стала могила прославленного партизана 1812 года, замечательного поэта Дениса Васильевича Давыдова (1784 — 1839). Ко времени закрытия монастыря в 1920е годы на кладбище насчитывалось более двух тысяч восьмисот могил и надгробий, среди которых десятки принадлежали знаменитостям.

Поскольку Новодевичий монастырь — традиционное место заточения попавших в немилость высокопоставленных особ женского пола, например Софьи Алексеевны, Евдокии Федоровны, то распоряжение новой власти учредить здесь музей раскрепощения женщины вполне логично. Кроме музея, в монастыре устроили для советских трудящихся квартиры. Монашеские кельи и прочие монастырские помещения были более чем комфортным жилищем для вчерашних обитателей московского дна. Но даже этим неизбалованным новоселам почему-то казалось неуютным жить среди кладбищенских крестов и часовен. Поэтому народная власть решила кладбище бывшего монастыря ликвидировать совсем, а на месте, освободившемся от надгробий и могильных холмиков, новые обитатели Новодевичьего — советские трудящиеся — немедленно развели огороды и устроили выпас для домашней живности.

Всего шестнадцать захоронений вместе с надгробиями перенесли за ограду — на элитное Новодевичье кладбище Остальные памятники просто свалили в кучу у стены. Всякий желающий мог тогда приехать в Новодевичий монастырь, выбрать монумент по вкусу и, сменив надписи, установить на могиле сродников. Одна пожилая москвичка рассказала нам, что она признала как-то на Преображенском кладбище надгробие своего деда, стоявшее прежде в Новодевичьем монастыре, — редкой формы камень еще более редкого голубоватого цвета.

Не исключено, что надгробия Новодевичьего так все и разошлись бы «по рукам», но, к счастью, в 1934 году монастырь был перепрофилирован: вместо музея раскрепощения женщины его стали считать филиалом Исторического музея. И тогда же уникальный некрополь стали восстанавливать. По схемам, по фотографиям, а чаще просто по памяти историки определяли местонахождение наиболее достопамятных могил и устанавливали над ними соответствующие монументы. Если же памятный камень не находили — был уже распилен на плитки или с другим именем стоял на одном из городских кладбищ, — вместо него приходилось изготавливать новый. Поэтому теперь на Новодевичьем кладбище не редкость захоронение дореволюционного периода с надгробием, надпись на котором сделана согласно новой орфографии. Причем эти памятники поставлены зачастую совершенно произвольно: некоторые могилы найти так и не удалось.

Сотрудники Исторического музея сумели восстановить лишь девяносто с небольшим могил, имевших большую культурную и историческую ценность. Если бы, к примеру, Чехова, Эртеля не поспешили за несколько лет перед этим перезахоронить по соседству — на мостках союза советских писателей, — то их могилы, безусловно, были бы восстановлены на прежнем месте или поблизости. Но остались не восстановленными две тысячи семьсот могил известных в Москве и России людей. Лежат в безвестности на территории Новодевичьего останки московского генерал-губернатора Павла Алексеевича Тучкова (1802 — 1864); генерала фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина (1816 — 1912); промышленника, мецената, на средства которого построен Музей изящных искусств на Волхонке, Юрия Степановича Нечаева-Мальцева (1834 — 1913); замечательного педагога Дмитрия Ивановича Тихомирова (1844 — 1915); публициста, искусствоведа и театрального критика Сергея Сергеевича Голоушева (Сергея Глаголя, 1855 — 1920).

 Печальная участь постигла летом 1998го кресты Смоленского собора, которые упоминает Борис Зайцев. В Москве разразилась невиданная буря. В парках валило сразу все деревья. Будто листья, над городом кружились куски сорванного с крыш железа. Остекления с балконов улетали в соседние дворы. И помимо прочих разрушений, в Новодевичьем монастыре со Смоленского собора ветер сорвал кресты. А их по числу куполов — пять. В народе это сочли недобрым предзнаменованием, дурной приметой. Многие люди, склонные к сакральному толкованию подобных происшествий, обеспокоились: что-то будет? Последовавший вслед за этим дефолт — обрушение государственной финансовой системы вряд ли можно связывать со знамением, данным высшей силой в Новодевичьем. За годы демократии подобных или худших бедствий было уже столько, что на Руси крестов не наберется на отметку каждого. Кресты Новодевичьего вскоре вернули на место. А толковать случившееся стали так: собор-то прежде реставрировали поляки, то есть латиняне, вот и не удержались кресты, установленные иноверцами.

О некоторых безвестных покойных, чьи могилы, скорее всего, никогда уже не восстановят, можно узнать по надписям на камнях, сохранившихся в груде у стены. Там довольно много беломраморных обломков, очевидно, XVIII века и старше. Материал этот непрочный, и надписи на камнях недолго доступны для прочтения. Вот наиболее сохранившаяся: Под сим камнем п...но тело девицы е...ны Горьевны ...Родилась в 1766 г. ...Скончалась 17...

Есть в груде и несколько гранитных монументов. На них надписи сохранились:

Под сим камнем погребено тело отрока Михаила Сергеевича Красильникова. Скончался 1868 г. октября 14 дня. Жития его было 15 лет

Под сим камнем покоится прах колежского асесора Ивана Федоровича Паншина

Генералмайор Михаил Тимофеевич Путилин. Родился 29 сентября 1798 г. скончался 22 августа 1875 г.

Упокой, Господи, души усопших боляр Михаила и Варвары Бакуниных

Господи, в силе Твоей суди мя и во имя Твое спаси мя. Николай Петрович Колюбакин. Родился в 1812 году, скончался в 1868

Скончалась 1863 3 сентября в 3 часа по полудни на 67 году жизни Екатерина Ивановна Колемина. За добродетель здесь она была любима, О Боже, полюби ее на небесах...

Упокой, Господи, души этих усопших.

В период наступления на могилы огородов советских трудящихся некоторые захоронения перенесли на новое Новодевичье. Останки всего шестнадцати покойных. Причем любопытно: когда упоминают этот факт, то говорят лишь о двух: писателе Антоне Павловиче Чехове (1860 — 1904) и Александре Ивановиче Эртеле (1855 — 1908). Об остальных перезахороненных чаще всего говорят кратко: и другие. Действительно, имена большинства этих «других» знакомы лишь немногим. Среди них, например, отец А. П. Чехова Павел Егорович (1824 — 1898), которого перезахоронили, похоже, единственно за компанию с сыном. Перенесли на новую территорию останки известного педагога, учредителя лучшей в Москве мужской гимназии Льва Ивановича Поливанова (1838 — 1899). Среди выпускников его гимназии был А. А. Алехин — будущий чемпион мира по шахматам. Не оставила под грядками новая власть и командующего морскими силами республики Василия Михайловича Альтфатера (1883 — 1919).

Может показаться странным, почему многие известные люди, похороненные в монастыре, не были перенесены на новое кладбище, могилы их затерялись. А какие-то едва известные или вовсе безвестные люди удостоились быть перезахороненными. Ответ прост: почти все перезахоронения сделаны по инициативе и силами родственников. Так, например, о перенесении праха Чехова и его отца в другое место позаботилась вдова писателя Ольга Леонардовна Книппер. Впоследствии ее похоронили рядом с Антоном Павловичем на новой территории кладбища. А перезахоранивать царских генералов, чиновников, потомственных почетных граждан было некому. Конечно, у многих из них наверняка остались родственники, эти родственники, скорее всего, очень болезненно переживали происходящее в Новодевичьем, но проявить заботу об останках своего высокопоставленного деда или знаменитого отца было небезопасно. Престижные монастырские некрополи большевистская власть считала кладбищами врагов народа, территорией, занятой «белыми». И отбить у классового врага территорию, очистить ее — это полностью согласовывалось с государственной политикой власти «красных». Понятно, что врагами считали и живых, не отрицавших родства с социально чуждыми новой власти монастырскими покойными. Вот почему многие предпочли сделать вид, что к погребенным они не имеют никакого отношения.

Перечислю некоторые имена тех, чьи могилы сохранились или восстановлены, их захоронения теперь показывают путешествующим пенсионерам из Европы: генерал, заключивший в 1914 году условия сдачи Парижа, Михаил Федорович Орлов (1788 — 1842); отец А. И. Герцена Иван Алексеевич Яковлев (1767 — 1846), который прославился тем, что в 1812 году доставил из Москвы в Петербург примирительное письмо Наполеона к русскому императору Александру Павловичу; основоположник модного теперь жанра исторического романа, автор «Юрия Милославского» Михаил Николаевич Загоскин (1789 — 1852); несостоявшийся российский диктатор, декабрист Сергей Петрович Трубецкой (1790 — 1860); исторический романист Иван Иванович Лажечников (1792 — 1869); историк, академик Михаил Петрович Погодин (1800 — 1875); крупнейший российский историк Сергей Михайлович Соловьев (1820 — 1879); писатель, беллетрист, как раньше говорили, Алексей Феофилактович Писемский (1820 — 1881); историк, археолог, академик, основатель Исторического музея Алексей Сергеевич Уваров (1825 — 1884); замечательный поэт Алексей Николаевич Плещеев (1825 — 1893); антрополог, зоолог, основатель московского зоопарка Анатолий Петрович Богданов (1834 — 1896); историк русской литературы академик Федор Иванович Буслаев (1818 — 1897); философ, поэт-символист Владимир Сергеевич Соловьев (1853 — 1900); московский городской голова, тайный советник Константин Васильевич Рукавишников (1848 — 1915); генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов (1853 — 1926), осуществивший самую масштабную войсковую операцию в ходе Первой мировой войны.

У северо-восточного угла Смоленского собора укрытые от непогоды стеклянными колпаками лежат два прямоугольных светлых камня с вырезанными на них надписями. Чтобы посетителям не мучиться с этой криптограммой — древнерусскую вязь современному потомку прочесть не под силу, — у одного из надгробий есть табличка с переводом на современный язык: Лета 7056 ноября 18 на память святых мучеников Платона и Романа преставися раба Божия инока схимница Елена Семенова дочь Девочкина. Первая игуменья Новодевичьего монастыря преподобная схимонахиня Елена (Девочкина) 18 ноября 1547 г. А недавно на старом Новодевичьем была похоронена еще одна игуменья монастыря. Тоже первая, как это ни удивительно. Первая после возрождения в 1990-е годы в Новодевичьем монашеской жизни. И похороны эти здесь были тоже первыми за многие годы. У северной стены Успенской церкви стоит гранитный крест. На нем надпись: Настоятельница Новодевичьего монастыря игуменья Серафима (Черная) 12. 08. 1914г. — 16. 12. 1999 г. За недолгое настоятельское служение матушке Серафиме удалось сделать для обители довольно много. Но, может быть, главная ее заслуга — это царящая среди сестер атмосфера редкостного радушия и благорасположения ко всем гостям обители. Они, хотя бы и при исполнении какого-либо послушания, не отмахиваются от досужих посетителей. Всегда внимательно выслушают. Расскажут все, что им самим известно. Увы, в большинстве действующих московских монастырей так поступать почему-то не принято. Матушка Серафима сама была человеком в высшей степени великодушным: она принимала и выслушивала любого, кто бы ни постучал к ней в дверь. После ее смерти сестры устроили в память о своей возлюбленной игуменье мемориальную комнату в Успенской церкви. По воскресеньям комната открыта для посещения. Матушка Серафима еще дождалась, когда были восстановлены, на этот раз уже православными мастерами, снесенные бурей кресты на Смоленском соборе, а потом с миром почила.

Могила матушки Серафимы — это всего-навсего девяносто пятое захоронение на пятисотлетнем кладбище.

КЛАДБИЩЕ ОДНОЙ МОГИЛЫ
Новоспасский монастырь

Многие московские монастыри благолепием своим не уступают Новоспасскому. Но нет, пожалуй, в столице монастыря, который был бы столь заметен среди городской застройки, так же доминировал бы на местности. Побывавший в Москве в эпоху царя Алексея Михайловича иноземный путешественник таким увидел Новоспасский: «Местоположенье его открытое более чем всех других монастырей, находящихся вне этого города, по причинам высоты места, где он стоит, и занимаемого им положения среди окрестностей. ...Словом, это монастырь неприступный, со множеством пушек, и виднеется из города, как голубь, ибо весь выбелен известью». Это было время, когда монастырь, стоящий средь зеленым дубравы, имел по соседству единственно избы смирных поселян. Но и в наши дни Новоспасский не затерялся в многоэтажных дебрях, он по-прежнему сохраняет свое редкостной красоты «положение среди окрестностей».

Особенно живописно монастырь смотрится со стороны Москвы-реки: приблизительно так же, наверное, выглядел прежний, белокаменный, Кремль. Своими могучими стенами и коренастыми башнями под островерхими кровлями Новоспасский монастырь напоминает северные обители, особенно Соловецкую. Исполинская колокольня, хотя и построенная без запланированного пятого яруса, до сих пор остается важным московским ориентиром: ее, например, прекрасно видно с Калужской площади или с Автозаводского моста, то есть довольно далеко даже по современным меркам. Но любоваться Новоспасским монастырем мы можем лишь по счастливой случайности. В советское время был разработан такой проект застройки Краснохолмской набережной, чтобы скрыть монастырь за длинным высоким домом. Отчасти осуществить проект удалось: когда едешь на трамвае через Новоспасский мост и глаз не можешь оторвать от белых монастырских стен и золотых куполов, вдруг как будто занавес закрывается в самом интересном месте представления — на монастырь надвигается многоэтажный дом на углу Саринского проезда.

И все-таки неприятность эта невелика, если вспомнить размах замысла высокопоставленных моралистов советского режима: чтобы монастырь не провоцировал советских трудящихся на размышления о какой-то там вере, кроме веры в светлое коммунистическое будущее, он не должен был быть виден ни с моста, ни вообще от реки, откуда на него открывается самый восхитительный вид. Поэтому и разработали проект громады, тянущейся вдоль всей западной монастырской стены да еще и заходящей за угловую башню монастыря, чтобы уж наверняка скрыть из виду нежелательное для советского человека наследие темного прошлого. Этот дом на углу Саринского, этот Г-образный в плане монументальный воинствующий атеист, к счастью, по какой-то причине не был достроен до проектных размеров. Может быть, неизменный социалистический дефицит кирпича спас монастырь от полного огораживания?

Если архитектурный ансамбль Новоспасского монастыря сохранился до нашего времени практически без потерь, то монастырское кладбище, увы, не сохранилось вовсе. В 1932 году решением Моссовета его полностью — до последней могилки! — ликвидировали. Захоронения остались лишь под храмами, да и то не все.

Когда-то в Новоспасском монастыре были погребены покойные из княжеских и боярских родов Гагариных, Оболенских, Сицких, Троекуровых, Трубецких, Куракиных, Нарышкиных, из графского рода Шереметевых. Но прежде всего Новоспасский известен как место погребения бояр Романовых — предков правившей в России династии. В 7006 (1498 от Р.Х.) году здесь был похоронен Василий Юрьевич Кошкин-Захарьин, а спустя сорок пять лет, в 1543 году, — Роман Юрьевич Захарьин, по имени которого все потомки и стали называться Романовыми. Окончательно утвердил Новоспасский монастырь как пантеон Романовых царь Димитрий Иоаннович (Григорий Отрепьев): он велел перенести в монастырь останки внуков Романа Юрьевича — Василия, Александра и Михаила, которые, как написано в Кормовой книге Новоспасского монастыря, «преставились в заточении от царя Бориса». Романовы попали в немилость к Годунову, и тот сослал их в разные северные волости. Там все они вскоре погибли. У Димитрия был свой интерес в перезахоронении в Москве останков репрессированных бояр: ему непременно хотелось показать, что, как истинный Рюрикович, он почитает своих родственников Романовых, пострадавших от самозванца Годунова. Впоследствии в монастыре хоронили довольно многих из рода Романовых. В родовой усыпальнице под Спасо-Преображенском собором насчитывалось до семидесяти гробов. Сейчас, по рассказам Новоспасских причетников, сохранилось порядка двадцати захоронений, причем большинство уничтожено еще в 1812 году.

За несколько лет до начала третьего тысячелетия усыпальница Романовых пополнилась еще одним их родственником — великим князем Сергеем Александровичем (1857 — 1905). Этот российский государственный деятель рубежа XIX — XX веков, возможно, не сохранил бы по себе памяти, если бы не его громкая во всех отношениях кончина. Советская история изображала великого князя

никто не позаботился прикрыть останки князя: прямо на мундир землю и набросали. Спустя десять лет, когда пришла мода на почитание царских или великокняжеских костей, захоронение снова раскопали, и останки Сергея Александровича перенесли в Новоспасский монастырь.

Теперь нижний храм преподобного Романа Сладкопевца, в котором находится романовская усыпальница, открыт для посещения. Можно увидеть в монастыре и памятный крест с херувимами под высокой сенью. Крест стоит неподалеку от колокольни, как раз там, где прежде было кладбище. На постаменте надпись: Крест воссоздан в 1998 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго в память о Великом князе Сергее Александровиче. Останки князя перенесены из Кремля в Новоспасский монастырь 17 сентября 1995 года и погребены в усыпальнице бояр Романовых. Нужно отметить, что в родовой романовской усыпальнице останки великого князя упокоились в 1997 году, а в течение двух лет до этого они находились в часовне возле Спасопреображенской церкви.

Слева от колокольни, неподалеку от монастырской стены, стоит небольшая, стройная, аккуратно побеленная часовенка. Ее построили в начале XX века над могилой инокини Ивановского монастыря Досифеи. Эта легендарная могила всегда привлекала к себе внимание: в прежние времена паломников, а теперь многочисленных экскурсантов. Под именем Досифеи с 1785 года находилась в заточении Августа Дорофея Тараканова дочь императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Григорьевича Разумовского.

Кроме бояр и родовитых дворян на Новоспасском кладбище было похоронено довольно много так называемых лиц ученого звания, деятелей культуры: известный художник XVIII века, академик живописи Федор Степанович Рокотов (1735 — 1808), портретист, создавший фамильные галереи князей Барятинских, Голицыных, графов Воронцовых, Румянцевых, прочей знати; академик императорской Академии художеств Василий Сергеевич Смирнов (1858 — 1890), умерший по пути из Рима в Москву; книгоиздатель Платон Петрович Бекетов (1761 — 1836), подготовивший и отпечатавший в собственной типографии 110 различных изданий, в том числе сочинения Богдановича, Фонвизина, Радищева, Гнедича, Дмитриева, Карамзина, Жуковского. В Новоспасском монастыре был похоронен один из первых российских политэкономов профессор Дерптского университета Петр Ефимович Медовиков (1818 — 1855); академик, сенатор Иван Иванович Давыдов (1794 — 1863).

После революции в монастыре устроили так называемый исправительно-трудовой лагерь. Сюда привозили большие группы узников, а затем казнили. Кости безвинно погибших в пору русского геноцида и теперь покоятся в братских могилах на монастырской территории.

В конце 1960х в монастыре обосновались Всесоюзные научно-реставрационные мастерские. Любопытно, что организация, в задачу которой входило обновлять памятники архитектуры по всему СССР, не могла привести в божеский вид даже собственный «офис». В годы, когда Новоспасский монастырь принадлежал Союзреставрации, он был одним из самых запущенных в Москве. Во время «затворничества» в монастыре реставраторы почти на всей его территории сняли культурный слой приблизительно метровой толщины. В сущности это не являлось таким уж безумием, как может сначала показаться: монастырские строения за века существования вросли в землю едва ли не по окна. Правда, в таких случаях грунт предпочтительнее снимать по периметру здания, причем ширина траншеи не должна превышать полутора метров. Специалисты же Союзреставрации решили не мелочиться. Их не смутило, что большую часть территории сравнительно недавно занимало кладбище, отсчет стандартной, в три аршина, глубины в 1918 году вели, естественно, от последнего культурного слоя. Так, если реставраторы и не добрались до самих останов, то приблизили их к поверхности максимально. Нынешние Новоспасские причетники рассказывают, что стоит только где-нибудь копнуть, как непременно попадаются кости.

Спустя почти столетие после того, как на кладбище Новоспасского монастыря хоронили в последний раз здесь появилась могила. За апсидой Преображенского собора стоит черный гранитный крест, на котором написано: Архимандрит Иннокентий (Просвирник Анатолий Иванович) 5. V. 1940 — 12.VII.1994. Этот крупнейший историк церкви и знаток старославянской письменности и иконописи был архимандритом Иосифо-Волоцкого монастыря. Он основал при монастыре единственный в стране музей Библии, был одним из инициаторов создания Фонда славянской письменности и культуры, преподавал в духовной семинарии и духовной академии. Кончина архимандрита была мученической. Однажды на Иосифо-Волоцкий монастырь напали грабители и жестоко избили отца Иннокентия. После этого он тяжело заболел, оставил Волоколамск, переселился в Москву, в Новоспасский монастырь, где вскоре и умер. Это пока единственное достоверное захоронение во всем монастыре.

На территории монастыря есть несколько памятных камней. Например, справа от колокольни лежит большой черный камень с надписью: Болярин Василий Петрович Колычев и супруга его Дарья Алексеевна. Вдоль южной стены монастыря лежат в ряд десятка два невзрачных, с оббитыми углами, надгробий. На некоторых еще можно разобрать имена. Когда-то памятники собрали со всего кладбища для нужд народного советского хозяйства, а потом непригодившиеся побросали, где придется. Поэтому стоят они или лежат совсем не там и не для тех, кому некогда предназначались на вечную память.

ДОЛГИЙ ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ ПАТРИАРХА
Донской монастырь

В 1946 году в столицу СССР, переменившего вдруг богоборческую политику на вполне лояльное и даже покровительственное отношение к церкви, приехали восточные патриархи — предстоятели православных церквей-сестер. Они были официально приглашены Святейшим Патриархом Алексием. Но, понятно, не без согласия верховной государственной власти, не без отеческого благословения великого вождя и учителя: к этому времени по личному указанию И. В. Сталина верующим передали сотни храмов, а к визиту в Москву восточных патриархов власть сделала Русской православной церкви еще один ценный подарок — был возвращен древний Малый собор Донской иконы Божией Матери в Донском монастыре. Не без высокого распоряжения с Введенского кладбища в Малый Донской собор возвратили и останки последнего патриарха «досталинского» поставления — Тихона (Белавина).

Это были одни из наиболее таинственных похорон, когда-либо проходивших в Москве. Накануне приезда дорогих заграничных гостей, ночью, исключительно конспиративно патриарший гроб привезли в Донской монастырь и поспешно установили в подвале Малого собора. И когда патриархи собрались в Донском монастыре, место их богослужения выглядело в высшей степени пристойно: в отремонтированном, будто не знавшем запустения храме, при гробе Святейшего Патриарха Тихона, который, казалось, так и покоился под этими плитами со дня успения, не зная посмертной двадцатилетней ссылки на Введенских горах.

Подарок отца народов возлюбленной своей дщери — Русской православной церкви оказался настолько неожиданным для нее и был так поспешно оформлен, что когда почти полвека спустя РПЦ причислила патриарха Тихона к лику святых и честные мощи его потребовалось обрести, среди отцов-пастырей и архипастырей не нашлось никого, кто бы мог верно указать, где именно мощи находятся. Пол в Малом Донском соборе, где предположительно патриарх мог лежать, вскрыли, но... святого новомученика там не оказалось.

Донское кладбище, ставшее в XVIII — начале XX веков самым престижным и дорогим местом захоронения в Москве, начиналось с могил людей незнатных и совершенно безвестных: первыми упокоившимися здесь были ратники Бориса Годунова, принявшие смерть от злых крымчаков Казы-Гирея в 1591м.

Любое упоминание о Донском кладбище неизменно начинается с предуведомления, что ему нет равных в Москве по обилию старинных надгробий, имеющих высокую художественную ценность. То, что нет равных в сегодняшнее время, понятно: Донское — единственное сохранившееся в Москве монастырское кладбище. Но так писали о нем даже до революции, когда в каждом московском монастыре существовал некрополь.

На территории в два гектара стоят сотни разнообразных надгробий: белокаменные и гранитные саркофаги плиты, обелиски, колонны, распятия, скульптуры, усыпальницы-часовни. И в начале XX века москвовед Юрий Шамурин так описывал кладбище: «Пойдите на старое кладбище Донского монастыря, особенно в наиболее запущенную южную часть; приглядитесь к полуразвалившимся, покрытым мхом и плесенью надгробным памятникам XVIII века и начала XIX, и от всей тихой, унылой картины — густых берез, молчаливых мраморных и гранитных урн, скорбных бронзовых скульптур — повеет красивым своеобразным настроением какой-то сдержанной, благородной грусти, спокойной примиренности, величественного покоя. И нельзя остаться равнодушным: элегическая красота кладбища покоряет, навевает какие-то нежные воспоминания, смутные грезы о прошлом. Донское кладбище — единственное, безукоризненно сохранившее свой старинный облик — не есть что-то исключительное и случайное. Все московские кладбища конца XVIII века были полны этой тихой поэзии смерти...»

Облик, полный поэзии смерти, старинное кладбище не изменило и в наше время, благодаря чему здесь нередко снимают элегические эпизоды по преимуществу исторических фильмов.

Донской монастырь в XVIII и XIX веках был местом погребения наиболее знатных московских родов — Мухановых, Протасовых, Хвощинских, Свербеевых, Глебовых-Стрешневых, Дмитриевых-Мамоновых, Нарышкиных, Паниных, Вяземских, Бобринских, Долгоруковых, Толстых, Уваровых. Под стать именитым покойным Донского кладбища и авторы надгробий над их могилами.

Это знаменитые Витали, Мартос, Демиут-Малиновский, Андреев, Гордеев, Васнецов.

Голицыны, имевшие родовые склепы практически в каждом московском монастыре, и в Донском имели огромную усыпальницу в храме Архангела Михаила. Между прочим, там похоронена и княгиня Наталья Петровна (1739 — 1837) — прообраз старой графини в пушкинской «Пиковой даме».

Донское кладбище известно прежде всего не могилами аристократов, а могилами деятелей культуры и науки. Здесь покоится практически весь союз писателей XVIII века во главе с отцом русского театра, как его назвал В. Г. Белинский, драматургом и поэтом Александром Петровичем Сумароковым.

В разных концах кладбища похоронены современники Сумарокова: Василий Иванович Майков (1728 — 1778), автор одного из лучших произведений XVIII века — поэмы «Елисей, или Раздраженный Вакх»; историк и публицист князь Михаил Михайлович Щербатов (1733 — 1790); автор героической поэмы «Россиада» Михаил Матвеевич Херасков (1733 — 1807); дядя А. С. Пушкина поэт Василий Львович Пушкин (1770 — 1830); другой поэт — Иван Иванович Дмитриев (1760 — 1837).

Художников и мыслителей мирового значения стали хоронить на Донском с XIX века: это архитектор Осип Иванович Бове (1784 — 1834); философ Петр Яковлевич Чаадаев (1790 — 1856); философ князь Владимир Федорович Одоевский (1804 — 1869); популярный в XIX веке писатель, автор нашумевшей повести «Тарантас» и ряда Других граф Владимир Александрович Соллогуб (1813 — 1882); художник Василий Григорьевич Перов (1833 — 1882), перезахороненный сюда в 1950е с ликвидированного кладбища Даниловского монастыря; философ, публицист, ректор Московского университета в 1905 году князь Сергей Николаевич Трубецкой (1962 — 1905); выдающийся историк Василий Осипович Ключевский (1841 — 1911); композитор и пианист Сергей Иванович Танеев (1856 — 1915), перезахороненный в 1937 году на Новодевичье кладбище; отец русской авиации Николай Егорович Жуковский (1847 — 1921).

Вскоре после революции новые власти монастырь закрыли, братию отправили на трудовой фронт. Если верить Ивану Алексеевичу Шмелеву, насельники этой обители были далеки от христианского благочестия и подвижничества. Какой-то персонаж «Лета Господня» так о них говорит: «"Донские монахи эти самые чревоугодники, на семушку — на икорку собирают, богачей и замасливают. ...Их бы ко мне на завод, глину мять, толсто..." — и очень нехорошо сказал». Пришло время, и отправили-таки этих монахов глину мять.

Донской мог бы разделить участь многих собратьев — московских монастырей, то есть сделаться лагерем, общежитием, месторождением ценного камня и т. д., но спасла его неожиданная случайность. В 1922 году сюда был помещен под арест новоизбранный Святейший Патриарх Московский и всея России Тихон.

Вообще довольно удивительно, как это большевики так долго — целых пять лет — терпели Тихона живым и на свободе: он был настроен к ним крайне враждебно, анафемствовал в своих посланиях новую власть, призывал паству к неповиновению.

Но, наконец, большевистское терпение все вышло: гражданин Белавин был взят под стражу и помещен в Донской монастырь. Можно сказать, что Донской все-таки стал лагерем. Но сидел там в заточении единственный невольник.

У северных ворот с надвратной церковью Тихвинской иконы Божией Матери приютилось невзрачное строеньице, бывшее прежде, по всей видимости, квартирой привратника. Там, на втором этаже, всероссийскому патриарху и дали две келейки с видом на яблоневый сад. Здесь святейший провел последние три года своей жизни. Единственно, в 1923 году для разнообразия впечатлений, видимо, Тихона на непродолжительное время препроводили в Лубянскую тюрьму.

Спустя тридцать восемь дней он вышел оттуда другим человеком. Больше патриарх не только не проповедовал какого-либо неповиновения власти, но, напротив, делал с тех пор исключительно верноподданнические заявления. В первом по освобождении из уз послании Тихон пишет: «...Я решительно осуждаю всякое посягательство на советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я советской власти не враг». Между прочим, патриарх тогда распорядился в РПЦ непременно поминать совнаркомовцев при богослужениях.

Вконец замученный и затравленный и, безусловно, очень переживавший вынужденное покорствование богоборцам-большевикам, патриарх Тихон умер 7 апреля 1925 года.

Похоронили Тихона 12 апреля. Протоиерей Н. вспоминает: «...Гроб был поставлен на носилки. У дверей собора совершалась лития. ...При пении "вечной памяти" святители подняли гроб, и процессия двинулась. Вся громада верующего народа запела "вечную память", и эти мощные звуки неслись далеко за стены монастыря, но никто не сходил с места, пока процессия не обошла вокруг собора и гроб Святейшего не был внесен в теплый собор. ...В стену над могилой вделан большой дубовый крест с надписью по-славянски: "Тихон, Святейший Патриарх Московский и всея России"».

Но недолго пролежал Тихон в Донском монастыре, в Малом соборе. В том же году его распорядились перезахоронить на Введенских горах.

В 1989 году Патриарх Московский и всея России Тихон был канонизирован Русской православной церковью. Естественно, встал вопрос об обретении мощей святого. Известно было, что в 1946м его перезахоронили с Введенского кладбища в Малый Донской собор. Но где именно покоилось тело, никто не знал. Как рассказал наместник Донского монастыря архимандрит Агафодор, искали гроб под собором довольно долго. Начали копать в одном месте — нет. В другом — пусто. Кое-кто уже засомневался: а не миф ли тогдашнее перезахоронение? Не было ли это дезинформацией? Верховной государственной власти важно ведь было во что бы то ни стало добиться признания ее детища — Московской патриархии другими поместными церквями, вот и старались всеми правдами и неправдами произвести впечатление на гостей — «восточных» патриархов. И когда копать под собором было уже практически негде, кто-то придумал заглянуть под воздуховод, проходящий под полом. Там не искали, потому что кому в здравом уме может прийти в голову упрятать патриарха в столь неподходящем для погребения месте? Но едва рабочие стали пробиваться под воздуховод, так сразу и наткнулись на патриарший гроб. Все сохранилось превосходно. Вот так мощи святого и были обретены.

Ныне мощи почивают в раке попеременно то в Малом, то в Большом соборах. Дважды в год их переносят из одного собора в другой. Это настоящий обряд. Так и кочуют мощи, не зная покоя. Последний путь патриарха не кончается.

Хоронят на старом Донском и теперь. Но чрезвычайно редко. Поэтому каждые похороны здесь — настоящее событие.

Так, в 1984 году здесь упокоился выдающийся советский архитектор-реставратор Петр Дмитриевич Барановский. Он отреставрировал десятки памятников архитектуры по всему СССР, в том числе и такие шедевры, как Андроников монастырь, Коломенское, Крутицкое подворье в Москве, Троице-Сергиев монастырь в бывшем Загорске, Генуэзскую крепость в Судаке, Пятницкий храм в Чернигове.

Летом 2000 года, в самую тополиную метель, на старом Донском прошли чрезвычайно многолюдные похороны, уступающие, может быть, только похоронам патриарха Тихона в 1925м. Хотя собрались на них преимущественно не почитатели покойного, а старушки-богомолки, потому что литию совершал сам патриарх Алексий Второй, а они, старушки, обычно как-то всегда узнают — По своей почте, — где именно будет служить святейший, и не упускают случая прийти и посмотреть на «батюшку патриарха». Хоронили, а вернее, перезахоранивали, останки замечательного писателя Ивана Сергеевича Шмелева (1873 1950).

Но, пожалуй, самые многолюдные и торжественные похороны прошли в Донском 3 октября 2005 года. В этот день состоялось перезахоронение Верховного правителя Российского государства Антона Ивановича Деникина (1872 — 1947). Причем хоронили генерала с соблюдением всех приличествующих крупному военачальнику почестей — с троекратным ружейным салютом и торжественным маршем гвардейцев по узкой монастырской дорожке. Вместе с Деникиным в родную землю вернулись и останки выдающегося русского мыслителя и философа Ивана Александровича Ильина (1882 — 1954). Как заметил присутствовавший на похоронах Н. С. Михалков, пока невозможно реально оценить это потрясающее событие. Может быть, в России эту дату — 3 октября 2005 года — когда-нибудь будут отмечать как окончание несчастного XX века и наступление нового, более благодатного для нашей страны столетия. А деникинская идея единой и неделимой России с возвращением на родину ее автора, возможно, завладеет сознанием русских людей и побудит их мобилизовать все силы на преодоление катастрофы 91го года.

В 1990 году Донской монастырь был передан Московской патриархии. Обычно в таких случаях говорят: возвращен верующим. Но в данном случае произошло явление в высшей мере парадоксальное. Оказавшись в лоне патриархии, монастырь, во всяком случае большая его часть, стал практически недоступен для мирян верующих и неверующих. Недоступен куда в большей степени, чем в советскую эпоху. Если в богоборческие времена в монастыре не существовало закоулка, куда бы нельзя было заглянуть, то теперь мирянин волен лишь дойти от ворот до храма и возвратиться назад. Все прочие пути перекрыты. Куда ни пойдешь, всюду понаставлены заборы, изгородки — деревянные, железные, на все вкусы. Повсюду соглядатаи. Монахи так аргументируют свои порядки: они вывесили объявление, уведомляющее посетителей, что монастырское кладбище закрыто для посещения «в связи с угрозой теракта». Но тогда разумнее было бы не кладбище, а самые храмы закрыть Уговаривать охранников бесполезно — не пустят. Отвечают вопросом: вы к кому идете, у вас здесь кто-нибудь из близких похоронен?

Нынешним хозяевам монастыря, видимо, даже в голову не приходит, что бывают захоронения, к которым идут поклониться, отдать дань памяти многие. Близок ли кому-то Чаадаев? Безусловно. А Ключевский, Шмелев, Майков, Сумароков, Бове, Барановский, Перов, Ильин?

Знают ли монахи, что это честь и слава российской истории, которая есть достояние всего народа, а не только приверженцев православия?

Помимо уникального некрополя в монастыре находится собрание монументальной скульптуры, свезенной сюда со многих уничтоженных московских кладбищ, а также архитектурные фрагменты, например наличники, порталы, от разрушенных церквей. Раньше, когда монастырь принадлежал Музею архитектуры им. А. В. Щусева, к фрагментам, вмонтированным в одну из стен, можно было свободно подойти. Теперь тропинка, ведущая к этой стене, перекрыта забором, как коттеджи новых русских. А уж о том, чтобы заглянуть, как когда-то, в некультовые монастырские здания и помещения, вообще не может быть речи.

Сейчас много говорится об издержках приватизации 1990х, но при этом не ставится под сомнение законность, а вернее, справедливость безраздельного владения церковью разгосударствленной собственностью. Кто бы мог подумать, что именно в наше время, самое демократическое и либеральное, как говорят, в российской истории, старинное мемориальное кладбище сделается совершено недоступным для посещения!

ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ ПОД КОЛЕСАМИ
Алексеевский монастырь

От Лефортова до Сущевки теперь можно домчаться по третьему транспортному кольцу за несколько минут: в туннелях, по эстакадам без единого светофора пролетишь и не заметишь как. Так с ветерком и пролетают водители под горку с Русаковской эстакады в сторону Рижского вокзала, не догадываясь, что мчатся по кладбищу, что под колесами машин ожидают воскресения сотни покойных. Хорош же у них там вечный покой...

Своему перемещению от Кремля в далекое Красное Село Алексеевский женский монастырь обязан как ни удивительно... победе русских над Наполеоном в 1812 году. По обету императора Александра Павловича в честь этой победы в Москве должен был появиться грандиозный храм, посвященный Христу Спасителю. Уже следующий император — Николай Павлович после долгих поисков наиболее подходящего места для главного храма России выбрал старинное московское урочище Чертолье, где в дохристианскую эпоху предположительно существовало капище восточнославянского божества Тура, а с 1360 года здесь находился женский монастырь с многочисленными постройками и кладбищем. Царской волей все это было подчистую срыто, а на освободившемся пространстве поднялся величественный храм по проекту академика Тона, который — с перерывом на социалистический эксперимент в XX веке — стоит и по сей день.

Монастырь же вынужден был перебраться на новое место. Ему в этот нелегкий период свое высокое покровительство оказывал первоиерарх Русской церкви митрополит Московский Филарет (Дроздов). Существует легенда, будто бы игуменья Алексеевского монастыря, уязвленная столь бесцеремонным, несправедливым отношением верховной власти к ее обители, изрекла страшное пророчество: коли монастырю здесь не бывать, то и ничему более на этом месте не стоять! Это пророчество неоднократно подтверждалось: поднявшийся на монастырской земле величественный храм Христа в 1931 году был взорван, на его месте взялись было возводить грандиозный дворец советов, но не достроили и разобрали; единственное, что прижилось на месте древнего монастыря на довольно продолжительное время — небезызвестное купальное заведение «Москва».

Кстати, эта легенда о проклятии игуменьи стала дополнительным аргументом у противников восстановления храма Христа Спасителя в конце прошлого столетия. Они говорили: зря восстанавливаете, ничего на этом проклятом месте стоять не будет, порушится, как все прежнее рушилось.

Но, разумеется, предание о проклятии действительности нисколько не соответствует. В XIX веке было немыслимым делом игуменье монастыря пойти поперек воли царя или решения Синода. Подобное противление истинно верующих почиталось гордыней сродни раскольничьей. Кроме того, перемещение монастыря одобрял Филарет — авторитетнейший русский патриарх, не титулованный так официально, но по сути патриархом и бывший. Поэтому соответствует истине другое: игуменья Клавдия и сестры-монахини из своих Красносельских выселок сердечно благодарили Филарета за отеческое покровительство: «Мы же и будущие по нас будем всегда молить Бога за милостивейшего нашего отца и архипастыря, основателя и благодетеля Алексеевской обители». В этом же послании они просили митрополита содействовать скорейшему открытию при монастыре кладбища. И вскоре кладбище Алексеевского монастыря было открыто и сделалось одним из самых благоустроенных и достойных мест упокоения в Москве.

Устроено кладбище Алексеевского монастыря было по-новому, не так, как московские погосты с более давней историей. Всю его территорию прорезали многочисленные дорожки, так что почти к каждой могиле подойти не составляло ни малейшего труда. Ко времени революции земля Алексеевского монастыря была почти вся занята захоронениями. Сейчас трудно представить, как это кладбище выглядело, потому что ничего подобного в Москве уже нет.

Как заметил автор одного дореволюционного путеводителя, такого обилия цветов, как на Алексеевском, нельзя было увидеть ни на каком более кладбище столицы. Большинство могил выглядело как цветники. Здесь было много склепов, выполненных в виде часовен. И казалось, будто это сказочный городок, в котором вместо домов на узких улочках часовни, чаще всего кованые, металлические. Такие часовни делали в Москве многие мастера. Их еще иногда и теперь — ветхие, проржавевшие — можно встретить на старых московских кладбищах.

Алексеевское кладбище, как и большинство других монастырских, состояло из двух территорий: старое внутри монастырской ограды, а снаружи — новое.

На Алексеевском кладбище — и на старом, и на новом — было погребено немало состоятельных аристократов, представителей известных купеческих фамилий, военных, ученых, литераторов, художников. Здесь находились могилы кондитерских королей Абрикосовых, торговцев чаем и колониальными товарами Перловых, фабрикантов церковной утвари Оловянишниковых, купцов Алексеевых, Ланиных, коньячных монополистов Шустовых. Здесь же, разумеется, хоронили и всех почивших монахинь Алексеевского монастыря.

В 1870 году в монастыре был похоронен известный писатель, друг Пушкина, Белинского, Гоголя, директор кремлевской Оружейной палаты Александр Фомич Вельтман. В 1887 — знаменитый публицист, издатель журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости», основатель лицея цесаревича Николая — лучшего в Москве — Михаил Никифорович Катков. Была на монастырском Алексеевском кладбище и могила академика-математика Алексея Васильевича Летникова (1837 — 1888), действительного статского советника и члена-корреспондента Петербургской академии наук. В свое время Летников преподавал в Императорском техническом училище (нынешнее МВТУ им. Баумана), а затем организовал Александровское коммерческое училище на Старой Басманной и стал его первым директором (теперь здания бывшего училища занимает Московский институт химического машиностроения). Здесь же, в монастыре, под красивой часовней, в 1905 году упокоился основатель и другого знаменитого российского учебного заведения — Народного университета генерал-майор Альфонс Леонович Шанявский.

На Алексеевском кладбище похоронен художник Илларион Михайлович Прянишников (18401894). Большинство его работ — в Третьяковской галерее, в том числе «Гостиный двор», «Жестокий романс», «Спасов день», «Чтение письма в овощной лавке».

Стояли рядом когда-то на кладбище два больших креста: из черного гранита на могиле архитектора Александра Степановича Каминского (умер в 1897 году), автора проекта Купеческой биржи на Ильинке; а белый мраморный — на могиле профессора Московского университета Федора Алексеевича Слудского (умер тоже в 1897м). На кладбище находились также могилы тайного советника Ф. Ф. Вигеля, писателя С. А. Юрьева, художника С. И. Васильева, профессоров Ф. Е. Орлова и М. С. Корелина, академика архитектуры В. Н. Карнеева, московских полицмейстеров Н. И. Огарева, А. А. Власовского.

Была на Алексеевском и могила крупнейшего российского психиатра Сергея Сергеевича Корсакова (1854 — 1900), внесшего огромный вклад в медицинскую науку и в здравоохранение, основавшего московскую школу психиатров. Кроме того, профессор Московского университета (с 1857 года) Корсаков слыл еще и редкостным филантропом: долгое время он председательствовал в Обществе пособия нуждающимся студентам университета. Корсаков также был одним из инициаторов создания психиатрических центров — Алексеевской больницы для умалишенных и Центрального полицейского покоя для душевнобольных (нынешний НИИ общей и судебной психиатрии им. В. П. Сербского). Для открывшейся психиатрической клиники на Девичьем поле он неоднократно на личные средства покупал оборудование, приборы, полностью на свои деньги составил библиотеку. Доходило до того, что он оплачивал покрытие полов линолеумом. В 1949 году перед зданием клиники установили памятник С. С. Корсакову работы скульптора С. Д. Меркурова.

После революции кладбище постигла печальная участь. В 1919 году вышло постановление, запрещавшее погребение умерших на кладбище Алексеевского монастыря. Правда, как рассказывали старожилы, изредка хоронили здесь и до 1930х, пока монастырь не был упразднен. Стены с башнями и вратами снесли, а здания, в том числе церкви, перестроили под иные нужды, причем церковь Воздвижения, памятник XVIII века, перелицован столь основательно, что уже нет возможности восстановить ее в прежнем виде.

Вместе с монастырем ликвидировали и кладбище. Если ликвидацию монастыря еще как-то можно объяснить богоборческой политикой советской власти, проводимой в 1920 — 1930е годы, то уничтожение кладбища трудно чем-либо объяснить. Тем более что подавляющая часть его территории до сих пор ничем не занята. Опять же по рассказам старожилов, кладбище попало в немилость, во-первых, из-за многочисленных могил «мироедов» и «царских сатрапов», а во-вторых, многие могилы оказались без призора, бесхозными. Действительно, приходить на кладбище и ухаживать за могилой «врага народа» — какого-нибудь тайного советников, полицмейстера означало подвергнуть себя риску быть репрессированным. Поэтому многие не показывали виду, что под роскошной кованой часовней или под гранитным распятием покоятся их близкие. И новая власть распорядилась с кладбищем по-революционному решительно: надгробия пустили на нужды народного хозяйства — гранит разрезали на облицовочную плитку и на бордюрный камень, часовни и оградки отправляли во вторчермет на переплавку, могильные холмики ровняли с землей, а на освобожденной территории устроили парк. После закрытия и ликвидации кладбищ останки известных людей, как правило, эксгумируют и погребают где-то на новом месте. О том, что кого-то перезахоронили с Алексеевского монастырского кладбища, сведений нет. И очень возможно, что до сих пор где-нибудь возле церквей или прямо под асфальтом третьего кольца лежат кости Вельтмана, Каткова, Шанявского, Прянишникова, Каминского, Корсакова.

В начале 1980х парк, устроенный на кладбище Алексеевского монастыря, был рассечен широкой трассой третьего кольца. Когда строители прокладывали дорогу, вместе с грунтом в экскаваторный ковш нередко попадали надгробия, обломки подземных склепов, полуистлевшие гробовые доски, скелеты. Местные мальчишки могли на практике совершенствовать знания по анатомии: они находили на стройке черепа, бегали с ними повсюду, как оглашенные, приносили их в школу и пугали одноклассниц. Не исключено, что в их руках побывал череп генерала Шанявского — так, возможно, и после смерти основатель Народного университета послужил делу народного просвещения.

Теперь бывшее монастырское кладбище поделено надвое: меньшая его часть находится с внутренней стороны третьего кольца, возле церкви Алексия человека Божия (XIX век), а большая — с внешней стороны, у церкви Всех Святых (XIX век). И, похоже, часть с внешней стороны кольца может вновь стать действующим кладбищем. Недавно там возвели поминальную часовню, а уже в самое последнее время — в начале 2000х годов неподалеку от часовни появилось несколько деревянных крестов. Под ними покоятся насельники богадельни Всехсвятского прихода.

Среди прочих здесь похоронена монахиня Серафима (К. А. Розова), почившая в 2001 году — на сто первом году жизни! И уж совершенно потрясающе, что эта, прямо сказать, немолодая красносельская прихожанка в год выпускала по книге! Старица являлась настоящей достодивностью не только прихода, но, может быть, и всей Москвы. Где-то в начале 1920х епископ Вассиан (Пятницкий), причисленный впоследствии к лику святых, благословил двадцатилетнюю Ксению Розову монашествовать, и вскоре она приняла постриг с именем Серафима, хотя в те годы даже икону иметь дома было небезопасно, а уж монашествование считалось чем-то вроде шпионажа. Матушка Серафима окончила когда-то Высшие литературные курсы, и, хотя впоследствии стала медицинским работником, кандидатом медицинских наук, всегда, до последних дней своих, была истинным литератором, для которого не существует возраста, а творчество лишь придает сил и продлевает годы. Начиная с 1997 года она выпускала православный церковный календарь-святцы, причем сама писала многие статьи для этих ежегодников. Незадолго до смерти матушка закончила книгу о своем духовном наставнике — новомученике Вассиане (Пятницком). А еще она всю жизнь изучала творчество А. С. Пушкина и незадолго до смерти выпустила брошюру «Святитель и поэт», в которой изложена история стихотворного диалога о смысле жизни между митрополитом Филаретом (Дроздовым) и А. С. Пушкиным.

Число новых захоронений в Алексеевской монастыре будет, по всей видимости, расти, потому что из богадельни путь, увы, только один — на погост.

Сейчас многое восстанавливается заново: храмы, монастыри, памятники истории и культуры. Но, кажется, не было еще такого, чтобы возродилось какое-либо кладбище на прежнем месте. Может быть, Алексеевскому монастырскому суждено стать первым таким кладбищем.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ПРИХОДСКИЕ КЛАДБИЩА НА ТЕРРИТОРИИ МОСКВЫ

ПРОШЛО три века после того, как началось наступление государства на нивы Божии — приходские кладбища в черте города. Сколько их уничтожено в столице, наверное, и подсчитать невозможно — сотни! Но, как ни удивительно, некоторые сохранились поныне, и теперь эти реликтовые погосты вполне можно отнести к ценнейшим достопримечательностям столицы. Это, как правило, камни вблизи какой-нибудь церкви — вросшие в землю, покрытые мхом, с едва различимыми надписями, а чаще вовсе безымянные. Но есть нивы, и сегодня не утратившие основного своего предназначения — быть местом упокоения новопреставленных. Более того, некоторые такие погосты даже разрослись в последние годы.

Расположены все эти кладбища довольно далеко даже по нынешним меркам от центра города. И строго говоря, собственно московскими они не являются, они прилежали к окрестным селам, а попадали в черту города по мере расширения Москвы.

ИЗ СОХРАНИВШИХСЯ бывших приходских кладбищ, действующих и поныне, ближайшее к центру Москвы — Алексеевское. Само село известно с XIV века, но кладбище имеет не столь почтенный возраст. Считается, что оно появилось только в XIX веке. Старый Алексеевский погост — ровесник селу находился у церкви Алексия человека Божия (1620е годы), но после того, как в 1824 году церковь была разобрана, пришел в упадок, а затем и вовсе исчез. В селе существовал еще один храм — Тихвинской иконы Божией Матери, и селяне стали хоронить умерших вокруг него, так образовалось нынешнее Алексеевское кладбище. Хотя, возможно, его возраст нужно отсчитывать от времени возникновения старого кладбища: Алексеевская церковь стояла поблизости от нынешней Тихвинской, и вполне вероятно , что новый храм унаследовал кладбище, бывшее вокруг старого.

У дорожки, уходящей в сторону от южной стены Тихвинского храма, на выкрашенной в белый цвет «голгофе» стоит железное распятие с надписью: Здесь погребено тело московского купца Ивана Петровича Носова. Скончался 23 августа 1844 года. Жития его было 53 года и 6 месяцев. Возможно, это и есть старейшая сохранившаяся на Алексеевском могила. Во всяком случае, более ранних захоронений на невеликом этом кладбище нам не встретилось. Но совершенно очевидно, что купца похоронили у Тихвинского храма не первым. И даже не одним из первых. Его могила не у самых стен храма, а несколько в стороне, значит, к 1844 году там уже существовал погост. Поэтому вполне вероятно, что Алексеевское кладбище все-таки старше, чем принято считать.

Еще на одном надгробии написано: Нежинский грек Дмитрий Николаевич Баффа. Скончался 16 июня 1881 года на 61м году жизни. Этот Баффа так и остался бы безвестным, если бы не послужил прототипом персонажа чеховской пьесы «Свадьба» — «иностранца греческого звания по кондитерской части» Харлампия Спиридоновича Дымбы. Это благодаря нежинскому своему соплеменнику грек кондитер Дымба обогатил русскую речь крылатым выражением «в Греции все есть».

На Алексеевском кладбище находится одна из самых почитаемых православными христианами могил в Москве. Здесь, за апсидой Тихвинской церкви, похоронен иеросхимонах Иннокентий (Орешкин, 1870 — 1949). На оградке его могилы табличка с заповедью пастве: Умудряйтесь. Не скорбите прежде времени, предавайтесь воле Божией и просите помощи у Господа.

В 1990 годы Алексеевское кладбище увеличилось вдвое: с восточной стороны к нему была прирезана приблизительно равная по размеру территория. Пока еще здесь довольно много свободного места. Но если судить по интенсивности освоения, скоро от захоронений станет столь же тесно, как на старом приходском участке.

ЧЕРКИЗОВО было включено в городскую черту в начале XX века. В селе имелась церковь Илии Пророка и около нее — небольшое кладбище. Расположенное на пригорке над прудом, поблизости от оживленной Большой Черкизовской улицы, хорошо заметное отовсюду кладбище тем не менее благополучно пережило советские годы, когда гонения на городские приходские погосты достигли наибольшего размаха. И теперь это кладбище — настоящий памятник давно ушедшей эпохи. Если кто-то хочет узнать, какими именно были Божий нивы древней Москвы, достаточно побывать в Черкизове, и время словно вернется на три века вспять.

Современное Черкизовское кладбище — самое маленькое в Москве. И одно из самых древних. Известно, что с половины XIV века в Черкизове уже существовала деревянная церковь. Впрочем, и нынешний Ильинский храм возраст имеет почтенный: его возвели в 1690 году. Однако если судить по датам на памятниках, то Черкизовское кладбище древним не покажется. Самые старые камни здесь относятся к рубежу XIX — XX веков. И их считаные единицы. Люди там покоятся всё безвестные.

Впрочем, как село не стоит без праведника, так, наверное, и кладбища не бывает без замечательной могилы. Есть и в Черкизове достодивное захоронение. Справа от ворот, в убогой часовенке, напоминающей скорее железную клетку, какие теперь устанавливают в залах суда, стоят два деревянных крашеных саркофага с крестами над ними. На одном кресте, где всегда горит лампадка, портрет старика в рубище. Под этим надгробием покоится известный в свое время в Москве юродивый и ясновидящий Иван Яковлевич Корейша (1784 — 18б1).

НА ЖИВОПИСНОМ всхолмленном берегу Яузы возвышается отовсюду хорошо заметный белый шатровый купол храма Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове. Первая деревянная церковь появилась здесь, как считается, в 1623 году. А до тех пор — с начала XVI века — Медведково считалось деревней, называемой Медведевкой. Эту деревеньку с ее мельницей описал А. К. Толстой в первой главе повести «Князь Серебряный».

Некогда деревня находилась во владении князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Когда князь в 1612 году вступал с нижегородским ополчением в Москву, он сделал в родной вотчине последний привал, чтобы с отдохнувшим войском решительно навалиться на обосновавшуюся в русской столице «Литву». Перед сражением Дмитрий Михайлович горячо просил у Богородицы заступничества и дал обет в случае победы над злыми латынянами построить храм. Русские победили, и обет свой князь исполнил. Поэтому Покровский храм в Медведкове — это не просто культовое сооружение, но еще и памятник в честь победы Руси над иноземными захватчиками. К тому же стоит храм на костях героев-ополченцев 1612 года: многих погибших ратников Пожарский распорядился похоронить в собственном имении.

После Пожарских селом владел фаворит царицы Софьи Василий Васильевич Голицын; потом Медведково принадлежало царевым родственникам Нарышкиным, один из которых продал его по частям дворянам из купцов — А. Р. Сунгурову и Н. М. Гусятникову; последним владельцем числился купец 1й гильдии Н. М. Шурупенков. К этому времени в Медведкове москвичи могли незадорого снять комнаты у местных крестьян на дачный сезон. Среди медведковских дачников можно было когда-то увидеть Константина Коровина, Михаила Врубеля, Валерия Брюсова.

В 1960 году Медведково вошло в черту города. И тогда же его начали интенсивно застраивать высотными жилыми домами. К последнему десятилетию прошлого века от села не осталось и следа: теперь только церковь с кладбищем вокруг нее напоминает о старинном подмосковном селе.

Нужно сказать, что Медведковское кладбище не такое уж и маленькое: в 1990е оно было значительно расширено на юго-запад, ниже по течению Яузы. Но свободного места на новой территории уже нет, потому что по красоте расположения вряд ли в столице еще найдется кладбище, равное Медведковскому. И, по всей видимости, в дальнейшем оно будет расширяться: свободного места за оградой довольно, а для организации, ведающей погребением в столице, чрезвычайно выгодно прирезать к старым московским кладбищам новую территорию: участки продаются по необыкновенно высоким ценам.

В начале XX века по соседству с Медведковым, у Лосиноостровской станции, жил талантливый очеркист Иван Иванович Зачесов (1870 — 1910). Он прославился очерками из жизни скопцов. Большинство этих сектантов были менялы. Они подвергались всяческим преследованиям властей, полиции и прочих. Свои молельни скопцы устраивали обычно в потаенных подвалах, чаще всего в Замоскворечье — самой глухой в то время части столицы, где у многих менял стояли особняки. Очерки Зачесова о малоизвестной тогда и почти не изученной конфессиональной и социальной группе представляли огромный интерес. По неизвестной причине Зачесов покончил с собой и был похоронен на Медведковском.

А в 1911 году на Медведковском кладбище состоялись самые пышные похороны, если, конечно, не считать некоторых современных похорон на новом участке кладбища. «Московский листок» писал: «В среду, 23 ноября, в 7 часов утра скончался от удара на 68м году жизни председатель губернской земской управы, один из старейших земских деятелей, д. с. с. Николай Федорович Рихтер. Вчера, в 12 часов дня, его тело было положено в дубовый гроб и помещено в зале его скромного дома в Хлебном переулке. (На панихидах и похоронах присутствовали — В. Ф. Джунковский, губернский предводитель дворянства А. Д. Самарин, городской голова Н. И. Гучков). Похороны почившего состоятся в субботу, 26 ноября. Могила усопшему приготовлена на кладбище подмосковного села Медведкова, где погребены его мать и другие родственники».

Величественное надгробие Рихтера, выполненное в виде невысокой гранитной стены, неплохо сохранилось. Но в советское время рядом было сделано так много захоронений, что теперь подойти к памятнику предгубзема практически невозможно, разве переступая через другие могилы и оградки.

Любопытно заметить, что В. Ф. Джунковский — московский губернатор присутствовал на похоронах почти всех сколько-нибудь значительных лиц. В одно время с Рихтером умер художник Валентин Серов. Так Джунковский успел побывать и на панихиде в Ваганьковском переулке, где жил замечательный живописец.

ПО ПРЕЖНЕМУ действуют в Москве бывшие сельские приходские кладбища — Измайловское при церкви Рождества Христова, Люблинское, Покровское, Богородское. На последнем похоронен знаменитый русский гармонист Василий Николаевич Иванов (1877 — 1936) — Вася Удалой, игрой которого одинаково восхищались великая княгиня Елизавета Федоровна и Лев Троцкий. Кстати, многие большие московские общегородские кладбища, например, Кунцевское, Троекуровское, Кузьминское, Головинское — это разросшиеся в советское время бывшие приходские сельские.

САНДУНОВСКИЕ МИЛЛИОНЫ НА СТАРЕЙШЕМ КЛАДБИЩЕ МОСКВЫ
Лазаревское кладбище

В старину в Московском государстве принято было хоронить «по чести» лишь тех, кто почил с покаянием и причастившись. Все прочие, в том числе самоубийцы, считались умершими «дурною смертью». Мало того, что их не хоронили на погостах вместе с праведно умершими, а закапывали где-нибудь в поле, на выгоне, на буйвище, как тогда говорили, так еще и погребать этих людей дозволялось церковью только дважды в году — в четверг седьмой недели после Пасхи, в так называемый семик, и на Покров. Если самоубийство происходило задолго до дозволенного дня похорон, тело хранили в специальном помещении с ледником, называвшимся «убогим домом». Но вообще нужно сказать, опальных покойников было немного. Перспектива позорного, как тогда считалось, погребения удерживала людей от многих злодейств.

В 1758 году на самой окраине Москвы, в Марьиной роще, было устроено специальное кладбище для неимущих, бродяг и умерших «дурною смертью» — Лазаревское. Там же появился и новый «убогий дом». Москвичи очень боялись Лазаревского кладбища. Окруженное густым Марьинским лесом, оно считалось проклятым, таинственным местом.

Местом погребения нераскаявшихся грешников Лазаревское кладбище оставалось до знаменитой эпидемии чумы в 1771 году. В это время в Москве появилось несколько новых больших кладбищ. И тогда Лазаревское — единственное в Москве общественное кладбищем внутри Камер-Коллежского вала — сделалось, как теперь говорят, престижным. В XIX веке здесь хоронили купечество, духовенство, разночинцев, военных, артистов, профессоров.

В 1787 году на кладбище возвели церковь Сошествия Святого Духа. Архитектор ее — Елезвой Семенович Назаров (1747 — 1822) впоследствии был похоронен тут же, при церкви. А в 1889м всю немалую кладбищенскую территорию обнесли кирпичной стеной. Хотя Лазаревское кладбище и стало довольно-таки благоустроенным, но даже в 1916 году историк Москвы А. Т. Саладин писал, что оно «далеко не ласкает взгляда. ...Спрятавшись от всякого шума за прочными стенами, кладбище покрылось буйной растительностью. Трава выше пояса скрывает даже высокие гробницы, и к некоторым могилам можно подойти только с трудом, обжигаясь о крапиву. Вековые березы, липы и тополя, а больше ветлы, дают густую тень. Пни исчезнувших великанов в несколько обхватов, седой мох на стволах старых берез, полусумрак аллей — все это создает из старого «буйвища» своеобразный уголок, не лишенный привлекательности. Здесь так хорошо можно забыться от суетливой действительности и уйти в прошлое, когда крутом были не жалкие домишки столичной бедноты, но глухо шумела задумчивая Марьина роща, а в ее темно-зеленом сумраке пробиралась в удобные места охотничья свита Тишайшего царя».

В начале 1930х Лазаревское кладбище было закрыто, а в 1936 году и вовсе ликвидировано.

Неподалеку от Лазаревского кладбища, на улице Новой Божедомке (теперь — Достоевского), в Мариинской больнице служил в должности штаб-лекаря, то есть старшего лекаря, М. А. Достоевский — отец Федора Михайловича. Там же, при больнице, во флигеле жила вся их семья и там же в 1821 году родился будущий великий писатель. И когда в 1837 году умерла мать Ф. М. Достоевского Мария Федоровна, то похоронили ее на Лазаревском кладбище, на родовом участке купцов Куманиных. Так, по всей видимости, распорядилась ее старшая сестра Анна Федоровна Куманина.

Могила М. Ф. Достоевской находилась саженях в пятнадцати от юго-восточного угла храма. Впоследствии, бывая в Москве и навещая могилу своей любезной родительницы, Федор Михайлович заходил и в Святодуховской храм и, как рассказывают нынешние причетники, делал пожертвования на нужды храма. Какой прилив молитвенного усердия это должно вызывать у современных прихожан-лазаревцев: в их храме бывал и молился сам Достоевский! Хорошо бы еще у нынешних жертвователей на нужды храма это вызвало прилив усердия!

Кстати, рядом с сестрой позже была похоронена и тетушка писателя — Анна Федоровна Куманина, многие характерные черты которой послужили Федору Михайловичу при создании образа бабушки в повести «Игрок» — одного из самых колоритных образов в русской литературе. Могилы матери и тетушки Достоевского были не единственными на Лазаревском кладбище захоронениями родственников великих писателей: в 1890 году здесь похоронили жену В. Г. Белинского.

Теперь, спустя шестьдесят пять лет после ликвидации кладбища, можно лишь приблизительно указать место захоронения М. Ф. Достоевской. Чудом уцелело надгробие с ее могилы. Оно хранится в музее Ф. М. Достоевского при Мариинской больнице. Но что еще более удивительно — уцелели и останки М. Ф. Достоевской. В 1930е годы они были эксгумированы известным антропологом и скульптором М. М. Герасимовым. По сохранившемуся черепу он сделал скульптурный портрет, а череп был передан в музей антропологии Московского университета. Такое впечатление, что и останки М. Ф. Достоевской, и надгробие с ее разоренной могилы сохранились чудесным образом, будто самой судьбе было угодно, чтобы и то и другое вернулось на прежнее место. Если бы заинтересованные лица взялись за восстановление этой могилы, она, безусловно, стала бы одной из самых почитаемых «литературных» могил в Москве.

Вообще же восстановить бывшую могилу или сделать новое захоронение на том месте, где уже давно не хоронят, задача довольно непростая. Для этого требуется решение высшей городской власти. Но в данном случае проблема несколько упрощается: на Лазаревском кладбище восстановлено старое захоронение, почему и кладбище называть бывшим несправедливо. За апсидой церкви теперь стоит свежий деревянный крест над могилой основателя медицинского факультета Московского университета (нынешнего Первого медицинского института) профессора Семена Герасимовича Зыбелина (1735 — 1802). В этом учебном заведении очень бережно относятся к своей истории: на Большой Пироговской недавно открылся музей института, а теперь восстановлена и могила его основателя.

После закрытия кладбища на его территории устроили детский парк, причем большинство захоронений так и осталось в земле. На другие кладбища перенесен прах

очень немногих. И до сих пор стоит где-то в парке копнуть глубже, попадаются кости. А копали в советское время довольно много: строили павильоны, аттракционы, сцены для увеселения.

Одновременно с кладбищем закрыли Святодуховскую церковь. Вначале ее собирались перестроить под крематорий, но потом отдали церковь под общежитие для рабочих, затем — мастерским театра оперетты. Сейчас церковь Сошествия Святого Духа почти восстановлена. В 1999 году в память обо всех погребенных на Лазаревском кладбище возвели и освятили Владимирскую часовню.

ПОСРЕДИ СВОИХ ДЕТЕЙ ПОКОЮСЬ ОТ ЛЮДЕЙ
Пятницкое кладбище

От проспекта Мира, сразу за Крестовским путепроводом, уходит направо короткий, но почти всегда многолюдный переулок, живописно завершенный стройной трехъярусной колокольней. С 1922 года этот переулок именуется Дроболитейным, а прежде назывался Кладбищенским, потому что он ведет к воротам Пятницкого кладбища — одного из тех московских чумных кладбищ, что были основаны по указу Екатерины II в 1771 году.

В ограде редкостная даже для старых кладбищ теснота. От ворот до паперти Троицкой церкви буквально десяток шагов. Тут же справа миниатюрный и ухоженный мемориал погибшим в Великую Отечественную войну. Появившийся, по всей видимости, не так давно, он устроен без вечного огня — языческого, совершенно чуждого русской православной традиции символа. Кстати, и на других кладбищах, где у аналогичных мемориалов горел вечный огонь, теперь газ к горелкам из экономии перекрыт.

Первое захоронение, которое видит всякий посетитель Пятницкого кладбища, — это склеп-часовня над могилой семьи Смирновых, известных производителей винно-водочных изделий. Здесь же, возле склепа, на стене кладбищенской конторы установлена большая мемориальная доска и самому водочному королю — Петру Арсеньевичу. К сожалению, могила его не сохранилась: странным образом именно на ней позже встало здание конторы. А на доске написано: Петр Арсеньевич Смирнов (1831 — 1898) коммерции-советник, выдающийся российский винозаводчик и благотворитель. Чаще всего теперь Петра Арсеньевича вспоминают как человека, чья фамилия — Smirnoff — стала известной во всем мире маркой популярного продукта. Но, увы, почти никто не помнит о его благотворительности. А ведь на щедрые пожертвования Петра Арсеньевича в Москве существовали и даже расширялись приюты, больницы, учебные заведения. Некоторые из них действуют до сих пор. В последние годы жизни Смирнов был старостой и псаломщиком Благовещенского собора в Кремле. И продолжал делать немалые взносы в приходскую казну. Поэтому надпись на камне Среди живых да не забыт будешь звучит с некоторой двусмысленностью: за что именно Петр Арсеньевич не будет забыт, неужели только за «Smirnoff»?

За склепом Смирновых начинается главная аллея Пятницкого кладбища, с левой стороны которой оригинальный памятник: большая гранитная голова на белом постаменте. Здесь похоронен поэт Борис Абрамович Слуцкий (1919 — 1986). Автор замечательных стихотворений о войне, Слуцкий прославился совсем в другом роде литературной деятельности. Будучи поначалу одним из самых жестоких гонителей Бориса Пастернака, в конце жизни он сокрушался об этом и публично каялся. Как писали позже, большое значение в творчестве Слуцкого имеют «размышления о судьбах своего поколения, позднее дополненные критикой различных аспектов советской системы». Вот уж верно, сюжет по Кафке: кто в свое время был верным сторонником и проповедником этих самых аспектов, тот потом сделался столь же последовательным их критиком и изобличителем.

Главная аллея выходит к маленькой красной церкви Симеона Персидского, построенной в 1916 — 1917 годах в псевдорусском стиле. За апсидой церкви находится могила, которая имеет для Москвы важнейшую историческую ценность. В просторной кованой часовне под большой каменной плитой покоится московский главнокомандующий, граф Федор Васильевич Ростопчин (1763 — 1826). Прославился этот политический деятель в войну 1812 года. Впрочем, иногда считается, что слава у графа недобрая. При том, что он очень много сделал для защиты Москвы, для спасения московских ценностей, — он блестяще осуществил невиданную для того времени по масштабам эвакуацию, а затем за два года в значительной степени восстановил почти полностью сожженную Москву, сам этот злосчастный московский пожар, как считают многие, на его совести. Но бесспорно, Ростопчин — крупная фигура российской истории. И очевидно, могила его должна почитаться соответствующим образом.

Сейчас на надгробии нет никакой надписи, не указано даже имя погребенного. Можно лишь методом исключения определить, что Ростопчин лежит именно под этим камнем: справа от камня надгробие Натальи Федоровны Нарышкиной — его дочери, слева — сына Сергея Федоровича и жены другого сына — Андрея Федоровича — известной поэтессы Евдокии Петровны Ростопчиной (1811 — 1858). Следовательно, под безымянным камнем сам граф Ростопчин. Историк А. Т. Саладин в 1916 году, давая описание могилы Ростопчина, между прочим, приводит эпитафию, заранее сочиненную самим графом и бывшую еще в то время на камне: Посреди своих детей покоюсь от людей. Но нельзя же это понимать как прямое завещание бывшего «мэра» столицы. Не до такой же степени Ростопчину хорониться от людей, чтобы те не смогли теперь даже разыскать его могилы!

В 1855 году состоялись самые, пожалуй, многолюдные за всю историю Пятницкого кладбища похороны. Весь Московский университет вышел хоронить профессора истории Тимофея Николаевича Грановского. По воспоминаниям, лекции Грановского имели невиданный успех. Не только студенты, но и многие москвичи ходили на Грановского, как спустя полвека люди шли на Шаляпина или через сто лет — на Стрельцова. Теперь трудно представить, какими же были те лекции, что аудитория не могла сдерживать эмоций: у многих на глазах блестели слезы, а иные чувственные эмансипанки просто рыдали, как на концерте Паганини.

Прожил Грановский совсем недолго, 42 года. Отпевали его в университетской церкви Святой Татианы, и от самой Моховой до Пятницкого кладбища шесть верст студенты несли на руках гроб с телом любимого профессора. По всему пути следования на кладбище были рассыпаны цветы и лавровые листья.

Рядом с могилой Грановского могила его друга — знаменитого актера Михаила Семеновича Щепкина (1788 — 1863), которого называют отцом русского сценического реализма. Во времена Щепкина не существовало ни кино, ни даже фотосъемки. Поэтому, увы, мы не можем оценить его творчества. Разве по воспоминаниям. Но все источники неизменно сообщают, что Малый театр, где он служил и «во многом определил его идейные и художественные позиции», бережно хранит щепкинские традиции, несет их из поколения в поколение. Поэтому, наверное, по игре нынешних актеров Малого в какой-то степени можно судить и о даровании самого Щепкина. В столетие со дня смерти М. С. Щепкина в его честь переименовали улицу, на которой жил актер, 3ю Мещанскую, кстати, расположенную вблизи Пятницкого кладбища.

И здесь же, вблизи от могил Грановского и Щепкина, находится могила человека, на похоронах которого присутствовали лишь друзья. А между тем, имя этого человека знает, наверное, каждый. Полтораста лет как в России редкое застолье обходится без песен на его слова. Это автор стихотворений «Что шумишь, качаясь, тонкая рябина», «Вот моя деревня, вот мой дом родной», «В степи» (в народном варианте «Степь да степь крутом...») Иван Захарович Суриков (1841 — 1880), поэт-крестьянин, как написано на памятнике. При жизни Суриков признания не удостоился. Вынужденный зарабатывать торговлей углем и кровельным железом в отцовской лавке на Тверской-Ямской улице, он так всю жизнь и не мог выбиться из нужды, даже хоронил его на свой счет издатель К. Т. Солдатенков.

Кстати, Сурикова неслучайно похоронили именно на Пятницком кладбище. Раньше существовал такой обычай в Москве: хоронить землячествами и на кладбище, расположенном у дороги в родную губернию. Поэтому, например, смоленских часто хоронили на Дорогомиловском кладбище, калужских и тульских — на Даниловском, а поэта Сурикова, уроженца Ярославской губернии, похоронили на кладбище при дороге, ведущей на его родину.

На Пятницком кладбище похоронено еще довольно много деятелей культуры: семья известных актеров Малого театра XIX — XX веков Садовских; фольклорист, собиратель и издатель русских сказок А. Н. Афанасьев (1826 — 1871); мать знаменитого российского журналиста Власа Дорошевича писательница Александра Ивановна Соколова (могила ее не сохранилась); историк Павел Михайлович Строев (1796 — 1876), обнаруживший в хранилище одного из монастырей так называемый «Изборник Святослава» — книгу трудов святых отцов, составленную в 1073 году; журналист и издатель Евгений Федорович Корш (1809 — 1897), возглавлявший в течение тридцати лет крупнейшую российскую библиотеку Румянцевского музея.

Многих замечательных людей захоронили на Пятницком кладбище в советское время. На отдаленном участке, в третьем ряду от края стоит белая плита, под которой покоится профессор Александр Леонидович Чижевский (1897 — 1964). Это выдающийся биофизик и основоположник гелиобиологии, намного опередивший свое время. Чижевского иногда называют Леонардо да Винчи XX века. Сейчас многим знакома так называемая люстра Чижевского — бытовой ионизатор воздуха. Но для большинства жизнь и деятельность выдающегося ученого остается неведомой. А одна из его научных разработок — открытие зависимости между циклами солнечной активности и явлениями, происходящими в земных живых организмах и в биосфере планеты. Более тридцати зарубежных академий наук избрали его своим почетным членом, советская же Академия наук воздержалась от признания заслуг Чижевского. В 1939 году ученого выдвинули на Нобелевскую премию. В 1942 году Чижевского репрессировали и отправили, как и полагалось советскому ученому, работать в одну из «шарашек». И он там до такой степени увлекся экспериментами, что, когда ему вышел срок, отказался покинуть «шарашку» до завершения работы. Возвратился из ссылки и был реабилитирован Чижевский только в начале 1960х. Последние годы он жил неподалеку от Пятницкого кладбища в крошечной квартирке на Звездном бульваре.

Наверное, многие еще не забыли голос диктора Всесоюзного радио Ольги Высоцкой. Придя на радио почти одновременно с его появлением, она прослужила там вплоть до 1990х годов и установила своеобразный рекорд долгожительства в эфире. Во время войны только ей и Ю Б. Левитану доверяли передавать важные сообщения. Умерла Ольга Сергеевна в 2000 году и похоронена на Пятницком.

За алтарем Троицкой церкви почти сплошь могилы духовенства. Здесь похоронен бывший настоятель этого прихода протоиерей Василий Романков (1891 — 1963), настоятели других московских храмов, даже несколько архиереев. Сама церковь построена в 1835 году по проекту архитектора А. Ф. Григорьева. А когда-то здесь стояла деревянная церковь Параскевы Пятницы, по имени которой и кладбище стало называться Пятницкам. После того как деревянную церковь разобрали, во имя великомученицы Параскевы освятили один из приделов Троицкой церкви (второй — Сергия Радонежского). Так что название кладбища — не рудиментный топоним, а имеет реальное обоснование. Проект Григорьева оказался необыкновенно удачным. О таких храмах говорят: он внутри кажется больше, чем снаружи. И, как ни удивительно, до сих пор его стройная колокольня остается важным ориентиром, доминантой всей местности за Крестовской заставой.

Может, звучит несколько странно применительно к кладбищу, но Пятницкое не лишено уюта. И даже не потому, что администрация здесь, очевидно, с большим усердием поддерживает порядок, нежели это делается на других московских кладбищах, — старина, сохранившаяся на Пятницком лучше, чем на других кладбищах-ровесниках, придает ему очаровательный вид.

МАЛЕНЬКОЕ КЛАДБИЩЕ НА ШУМНОМ СУЩЕВСКОМ ВАЛУ
Миусское кладбище

Миусское — самое маленькое из московских чумных кладбищ 1771 года. Оно и с самого начала было меньше прочих, в последующие годы его еще урезали по краям, теперь площадь составляет всего шесть гектаров. Это кладбище сохранилось случайно. В 1800 году московское епархиальное начальство согласилось с представлением столичного главноначальствующего графа Н. П. Салтыкова: «Миюсское кладбище, по крайней ветхости церковного на нем строения и по неимению особого священника, уничтожить», и возродилось оно только спустя четверть века. В советское время кладбище также не однажды собирались ликвидировать, да что-то всегда мешало это сделать. Последний раз такой проект обсуждался в 1960е годы. Угроза ликвидации Миусского кладбища была настолько реальна, что родственники погребенных уже думали, куда перезахоранивать своих покойных. К счастью, обошлось кладбище не тронули.

Но хотя территория Миусского кладбища сохранилась, старые захоронения почти все исчезли. Из старых московских кладбищ Миусское теперь самое обновившееся. В то время как на большинстве других чумных собратьев могилы XIX века не такая уж и редкость, на Миусском с трудом можно отыскать несколько камней начала ХХ века. Надгробий же конца XIX века — считаные единицы.

Возможно, здесь самая старая сохранившаяся могила историка М. Т. Каченовского. В центральной части кладбища, в глубине участка, едва заметные с дорожки стоят две невысокие гранитные, перебитые кубами колонны. На одной из них написано: Здесь погребено тело Михаила Трофимовича Каченовского заслуженного профессора ИМПЕРАТОРСКОГО Московского университета действительного статского советника и кавалера. Родился 1 ноября 1775 года скончался 19 апреля 1842 года. Под соседней колонной лежит безвестный Коллежский асессор и кавалер Григорий Иванович Козинер, скончавшийся 3 июня 1860 года, 52 лет от роду.

Могила Каченовского сохранилась, а вот могилы еще двух дореволюционных ученых бесследно исчезли. Не найти больше на кладбище места захоронения заслуженного профессора Московского университета Федора Ивановича Синицына (1835 — 1907). Нет теперь могилы и крупного религиозного философа, писателя, заслуженного профессора Московской духовной академии Алексея Ивановича Введенского (1861 - 1913).

На кладбище похоронен также депутат второй и третьей Государственных дум от партии кадетов Николай Николаевич Кутлер (1858 - 1924). Прославился он как один из крупнейших отечественных финансистов. Ему дважды удавалось сделать отечественную валюту одной из самых надежных в мире: первый раз по поручению С. Ю. Витте в 1897 году, второй раз — в 1924м, когда он помог советскому правительству подготовить денежную реформу и выпустить знаменитый золотой червонец.

В 1823 году на кладбище возвели церковь Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. После революции храм закрыли, а к тому времени, когда их стали возвращать верующим, он превратился почти в руины. Но в 1990е годы церковь отреставрировали, и теперь вместе с домами притча и другими постройками она образует уникальный комплекс — утолок Москвы XIX века, — отделенный от могил высокой каменной оградой. Если кто-то считает, что ему недостает мудрости или любви, если кто-то ищет веры и надежду, тому нужно непременно побывать в храме на Миусском кладбище и приложиться к образу святого семейства. Говорят, помогает.

КАК ХОРОШО ТУТ ЛЕЖАТЬ
Ваганьковское кладбище

Ваганьковское кладбище появилось за Пресненской заставой, как принято считать, в 1771 году. Хотя, к примеру, такой авторитетный источник, как «Новый энциклопедический словарь» Брокгауза и Эфрона, сообщает, что Ваганьковское кладбище возникло в 1696 году. Но, скорее всего, кладбище, о котором упоминает словарь, с нынешним не совпадало территориально. Это, вероятно, был погост села Новое Ваганьково при деревянной церкви Николая Чудотворца (1695). Возведенный каменный и несколько раз перестроенный Никольский храм и теперь стоит в Нововаганьковском переулке на Пресне. А это от нынешнего Ваганьковского кладбища довольно далеко. И все-таки утверждать наверное, что до 1771 года на Ваганьковском никого не хоронили, вряд ли правомерно: большинство современных так называемых чумных кладбищ, официально учрежденных в 1771 году, на самом деле наследники более ранних сельских погостов.

В прежние времена на самом большом кладбище Москвы хоронили относительно немного людей купеческого звания. Таких захоронений здесь не больше, чем на Пятницком или Даниловском, не говоря уже о старообрядческих кладбищах. Тем не менее на Ваганьковском есть несколько известных купеческих фамилий. Первая от ворот налево дорожка ведет к большой часовне-склепу XIX века. Это усыпальница фабрикантов Прохоровых, владельцев известной Трехгорной мануфактуры. В советское время могилы капиталистов, понятно, в почете быть не могли. Усыпальница Прохоровых, та вообще едва сохранилась. Еще во второй половине 1990х она практически лежала в руинах. Но теперь часовня основательно отреставрирована и выглядит изумительно.

А в глубине кладбища есть участок, без преувеличения сказать, легендарных московских «типов» — так раньше говорили — булочников Филипповых, поставщиков двора Его Императорского Величества. В середине участка среди надгробий многочисленных сродников стоит большой черный обелиск-часовня с барельефным портретом в анфас самого короля кренделей и саек. Написано на камне кратко: Иван Максимович Филиппов родился 20 июня 1824 г. скончался 22 мая 1878 г.

К концу XIX века Ваганьковское кладбище стало приобретать профиль некрополя интеллигенции, преимущественно творческой, который теперь за ним утвердился прочно. «Поселившаяся в прежних барских кварталах Поварской и Никитской улиц интеллигенция, — писал А. Т. Саладин, — близко стоящая к университету, проживающие тут же поблизости артисты московских театров, богема с Бронных улиц, — все это оканчивает жизнь на Ваганьковском кладбище. Потому-то здесь так много могил литераторов, профессоров, артистов».

В глубине кладбища, неподалеку от участка Филипповых, похоронен Владимир Иванович Даль (1801 — 1872), автор одного из самых выдающихся в российской словесности сочинений — «Толкового словаря живого великорусского языка», над которым он работал свыше пятидесяти лет!

В. И. Даль жил неподалеку от Ваганьковского кладбища, на Большой Грузинской улице, в собственном доме. Этот деревянный дом конца XVIII века, к счастью, сохранился. Теперь здесь музей Даля. Владимир Иванович очень любил ходить к кладбищу на прогулку. Он каждый день непременно совершал этот свой моцион, невзирая на погоду, хотя бы лил дождь или бушевала метель.

В марте 1872 года умерла жена Екатерина Львовна. Похоронили ее, естественным образом, на ближайшем к дому кладбище. А 22 сентября, спустя всего полгода, умер и сам Даль. Ваганьковское в то время еще не стало местом упокоения академиков, недаром Дмитриев писал что «тут безвестные люди... сошлись». Но поскольку на этом кладбище уже покоилась жена Даля, то и его похоронили рядом. И, возможно, нам с вами повезло, что он оказался на таком непрестижном кладбище, каким слыло Ваганьково в XIX веке. Если бы его похоронили в каком-нибудь монастыре, как полагалось по чину академику, то могила, скорее всего, вообще не сохранилась бы. Мог оказаться Даль и на Введенском немецком кладбище, он же был лютеранином. А в его время иноверцев не полагалось хоронить вместе с православными. Но Даль так хотел быть погребенным рядом с женой на любимом Ваганькове, что незадолго перед смертью принял православную веру.

Впрочем, отыскать могилу В. И. Даля на Ваганькове непросто, к сожалению, она находится в глубине участка, и тот, кто не знает, где именно Даль похоронен, скорее всего, пройдет мимо его надгробия — темного невысокого креста причудливой формы, стоящего в третьем ряду от дорожки, на котором мудреной, практически нечитаемой вязью написано имя покойного и дата его рождения и смерти.

Самым известным сочинителем, похороненным здесь прежде Даля, был поэт пушкинской поры Алексей Федорович Мерзляков (1778 — 1830), автор стихотворения «Среди долины ровныя», ставшего популярной, не забывшейся и через два века песней.

Неподалеку от прохоровской часовни и надгробия Шехтеля похоронен основатель и издатель крупнейшего дореволюционного литературного журнала «Русская мысль» Вукол Михайлович Лавров (1852 — 1912). Сам прекрасный литературовед и переводчик с польского — его переводы Сенкевича критика называла лучшими из когда-либо выходивших, — Лавров привлек к участию в журнале крупнейших авторов своего времени: Н. Г. Чернышевского, Н. С. Лескова, Л. Н. Толстого, В. М. Гаршина, А. П. Чехова, В. Г. Короленко, Г. И. Успенского.

Здесь же поблизости могилы так называемых писателей-народников, в том числе и авторов «Русской мысли»: Александра Ивановича Левитова (1835 — 1877); Николая Васильевича Успенского (1837 — 1889); Алексея Ермиловича Разоренова (1819 — 1891); Николая Михайловича Астырева (1857 — 1894); Филиппа Диомидовича Нефедова (1838 — 1902); Николая Николаевича Златовратского (1845 — 1911).

Неподалеку от уголка писателей-народников в 1920-е годы появились новые «мостки», центральное захоронение которых — могила Сергея Александровича Есенина (1895 — 1925). Участок стал одним из самых посещаемых на кладбище. Здесь всегда людно. И нередко кто-нибудь читает стихи. Есенин завещал, чтобы его похоронили рядом с поэтом Александром Васильевичем Ширяевцем-Абрамовым (1887 — 1924), с которым он очень дружил в последние годы своей жизни. Рядом похоронены автор повести «Ташкент — город хлебный» Александр Сергеевич Неверов (1886 — 1923); поэт и переводчик Егор Ефимович Нечаев (1859 — 1925); поэт, автор известной песни «Кузнецы» («Мы — кузнецы и дух наш молод...») Филипп Степанович Шкулев (1868 — 1930). Еще один близкий друг Есенина поэт Рюрик Ивнев (Михаил Александрович Ковалев, 1891 — 1981) похоронен на так называемой Церковной аллее, что на правой стороне кладбища, далеко от друга.

На Ваганькове находятся могилы самых выдающихся российских художников, скульпторов, архитекторов. Здесь похоронены Александр Васильевич Логановский (1810/1812? — 1855), автор барельефов на первом храме Христа Спасителя; Василий Андреевич Тропинин (1776 — 1857); Михаил Доримедонтович Быковский (1801 — 1885); Василий Владимирович Пукирев (1832 — 1890); Дмитрий Николаевич Чичагов (1835 — 1894), архитектор, построивший Московскую городскую думу на Воскресенской площади; Алексей Кондратьевич Саврасов (1830 — 1897); Елена Дмитриевна Поленова (ум. в 1898); Константин Михайлович Быковский (1841 — 1906); Василий Иванович Суриков (1848 — 1916); Алексей Степанович Степанов (1858 — 1923); Абрам Ефимович Архипов (1862 — 1930); Аристарх Васильевич Лентулов (1882 — 1943); Василий Дмитриевич Милиоти (1875 — 1943); Петр Иванович Петровичев (1874 — 1947); Вячеслав Константинович Олтаржевский (1880 — 1966); Юрий Михайловяч Ракша (1937 — 1980); Федор Павлович Решетников (1906 — 1988); Николай Михайлович Ромадин (1903 — 1987); московский зодчий, строитель Калининского проспекта и Дворца съездов в Кремле Михаил Васильевич Посохин (1910 — 1989).

Самый популярный экскурсионный маршрут на Ваганькове — новые захоронения вокруг колумбария. Здесь сейчас хоронят самых известных российских деятелей культуры и спорта. Причем интересно заметить: на этих помпезных надгробиях почти всегда отсутствует отчество покойного. Имя, фамилия — и будет с него. Массовое отсутствие отчеств на могилах творческих работников легко объясняется: имя и фамилия художника на слуху у миллионов — это его бренд, как сейчас говорят. Отчества, как правило, никто и не знает. И этот бренд естественным образом с обложек книг, из титров фильмов, с афиш перекочевывает на надгробие. Если на камне написать «Григорий Израилевич Горин», то, пожалуй, не все еще и догадаются, кто это такой, что за Израилевич. А так все-таки кто-нибудь, да вспомнит.

Но вряд ли эта «безотеческая» традиция объясняется таким образом. У прежних творческих работников разве имя не было брендом? Было точно так же, как теперь. Но на их памятных камнях обычно выбито и отчество. Дело, скорее всего, в другом: в наше время отчество как-то вышло из моды. Оно теперь у многих почитается неевропейским, нецивилизованным, анахронизмом. Часто даже при непосредственном обращении к человеку, а уж когда говорят о нем в третьем лице, отчество опускается. Возможно, когда будут в очередной раз менять паспорта, кто-нибудь придумает исключить и графу «отчество» так же, как теперь исключили — «национальность». В западных демократических странах нет отчеств, следовательно, и нам надо держаться тех же традиций. А там можно и на латиницу перейти.

Вокруг колумбария лежат многие любимцы публики. Отчества в списке отсутствуют в соответствии с оригинальной надписью, выбитой на камне. Там похоронены: Юрий Богатырев (1947 — 1989); Марк Лисянский (1913 — 1993); Владимир Ивашов (1939 — 1995); Старостин Николай Петрович (1902 — 1996); Лев Ошанин (1912 — 1996); Юрий Левитанский (1922 — 1996); Дмитрий Покровский (1944 — 1996); Владимир Мигуля (1945 — 1996); Булат Окуджава (1924 — 1997); Юматов Григорий Александрович (1926 — 1997); Евгений Майоров (1938 — 1997); Гелена Великанова (1923 — 1998); Станислав Алексеевич Жук (1935 — 1998); Владимир Самойлов (1924 — 1999); Игорь Нетто (1930 — 1999); Петр Глебов (1915 — 2000); Анатолий Ромашин (1931 — 2000, на его надгробии надпись: русский актер); Эмиль Владимирович Лотяну (1936 — 2000); Алла Балтер (ум. в 2000); Валентин Николаевич Плучек (1909 — 2002); Георгий Вицын (1917 — 2001); Глузский Михаил Андреевич (1918 — 2001); Григорий Чухрай (1921 — 2001); Станислав Ростоцкий (1922 — 2001); Светланов Евгений Федорович (1928 — 2002); Григорий Горин (1940 — 2000); Виталий Соломин (1941 — 2002); Андрей Ростоцкий (1957 — 2002).

Есть на Ваганьковском кладбище еще один участок, который после непродолжительного периода забвения стал вызывать интерес, привлекать к себе внимание. Это группа захоронений участников русских революций и гражданской войны. Центральный монумент этого участка — стела над могилой Николая Эрнестовича Баумана (1873 — 1905). Кроме него здесь похоронены еще несколько русских революционеров: Самуил Пинхусович Медведовский (1881 — 1924); Соломон Захарович Розовский (1879 — 1924); Владимир Семенович Бобровский (1894 — 1924); Владимир Нестерович Микеладзе (погиб в 1920-м); Василий Исидорович Киквидзе (1895 — 1919); Алексей Степанович Ведерников (1880 — 1919).

На одном из памятников написано: Герой гражданской войны Анатолий Григорьевич Железняков (партизан - Железняк) 20. IV. 1895 — 1919. 26. VII. «Имена такихнародных героев, как Чапаев, Щорс, Руднев, Пархоменко, Лазо, Дундич, матрос Железняков и многих других будут постоянно жить в сердцах поколений. Они вдохновляют нашу молодежь на подвиги и героизм и служат прекрасным примером беспредельной преданности своему народу, Родине и великому делу Ленина...» К. Ворошилов. 1950 г.   

Рассказать обо всех, даже хотя бы сколько-нибудь известных людях, похороненных на Ваганьковском кладбище, невозможно. Это все равно, что рассказать всю историю России в одной статье или в одной книге. Но можно назвать еще таких выдающихся, известных миллионам, людей, похороненных здесь, как Павел Воинович Нащокин (1801 — 1854); Петр Петрович Булахов (1822 — 1885); Нил Федорович Филатов (1847 — 1902); Иван Егорович Забелин (1820 — 1908); Федор Никифорович Плевако (1842 — 1908); Варвара Васильевна Панина (1872 — 1911); Иван Владимирович Цветаев (1847 — 1913); Климент Аркадьевич Тимирязев (1843 — 1920); Алексей Александрович Бахрушин (1865 — 1929); Инга Григорьевна Артамонова (1936 — 1966); Александр Петрович Старостин (1903 — 1981); Юрий Александрович Гуляев (1930 — 1986); Людмила Алексеевна Пахомова (1946 — 1986); Михаил Иванович Царев (1903 — 1987); Андрей Петрович Старостин (1906 — 1987); Андрей Александрович Миронов (1941 — 1987); Лев Иванович Яшин (1929 — 1990); Георгий Иванович Бурков (1933 — 1990);

Эдуард Анатольевич Стрельцов (1937 — 1990); Игорь Владимирович Тальков (1956 — 1991); Аркадий Иванович Чернышев (1914 — 1992); Анатолий Владимирович Тарасов (1918 — 1995).

ПЛОХАЯ ИМ ДОСТАЛАСЬ ДОЛЯ...
Дорогомиловское кладбище

Не было в Москве, пожалуй, другого кладбища, расположенного столь живописно, как Дорогомиловское. Оно находилось на высоком рельефном берегу Москвы-реки между Дорогомиловской заставой и окружной железной дорогой. С реки или со стороны Пресни кладбище смотрелось так же, как теперь смотрится Нескучный сад из Хамовников: полоса густого леса длиною с версту и шириною в 100 — 150 саженей.

Дорогомиловское кладбище возникло в чумном 1771 году и до 1812 года оставалось ничем не примечательным погостом, на котором хоронили простой московский люд, в основном крестьян из западных губерний — помещичьих дворовых или отпущенных в столицу на оброк. А во время Отечественной войны здесь было похоронено много погибших или умерших от ран солдат и офицеров. И не только русских, но и французов. Чаще всего в источниках упоминается братская могила, в которой похоронены 300 русских воинов — участников Бородинского сражения. Но, скорее всего, захоронено гораздо больше. И — не только в этой могиле.

Вообще период с 26 августа (день Бородина) по 11 октября (освобождение Москвы от неприятеля) — одно из темных пятен нашей истории. Действительно Кутузов и Ростопчин осуществили тогда невиданную по масштабам эвакуацию. Но при этом в первую очередь они спасали то, что могло быть реально полезным для борьбы с супостатом: чудотворные иконы, мощи святых, священные сосуды, церковную утварь. Ну а чтобы вывезти менее полезное имущество — полторы сотни пушек и 75 тысяч ружей, — у эвакуаторов не хватило ни времени, ни энергии, ни транспортных средств. Все это досталось неприятелю. И, судя по всему, в городе нашлась только одна Наташа Ростова, пожертвовавшая частным ради общего. Потому что в Москве, по разным данным, на милость неприятелю было оставлено от 10 до 23 тысяч раненых участников Бородинского дела. Для них не нашлось подвод. И поэтому, наверное, почти никто из них не выжил: кто-то погиб при чудовищном пожаре, кто-то умер из-за отсутствия ухода, а кого-то казнили оккупанты.

Так что вряд ли на Дорогомиловском кладбище могло быть похоронено всего 300 человек, если только в какой-то одной могиле. Над ней в 1849 году на средства известного промышленника мануфактур-советника Прохорова был установлен памятник: кирпичная стела, облицованная железом и увенчанная золотою с крестом главкой, напоминающая монумент на Бородинском поле. На ней сделана надпись: Сей памятник воздвигнут над общею могилою трехсот воинов-страдальцев и раненых в Бородинской битве и умерших на пути в Москву 1812. Остальные воинские могилы, не отмеченные долговечными памятниками, по всей видимости, исчезли еще в первой половине XIX века. Почему и сложилось представление, будто на Дорогомиловском кладбище захоронено только 300 участников Бородинской битвы.

В советское время стелу разобрали: выполненная в традициях православия, она, по-видимому, не соответствовала новым представлениям о памятниках над воинскими захоронениями. Кстати, тогда же взорвали и ее прообраз — монумент на Бородинском поле с могилой Багратиона заодно. На месте стелы установили гранитный обелиск с надписью: Братская могила 300 воинов-героев Отечественной войны 1812 года, павших смертью храбрых в Бородинском сражении. Сооружен Мосгорисполкомом в 1940 г. Какое-то время обелиск стоял на своем законном месте, хотя само кладбище закрыли и постепенно ликвидировали. А в начале 1950-х годов его перенесли в Фили к кутузовской избе.

Есть несколько версий о судьбе останков трехсот воинов из братской могилы. В большинстве источников говорится, что они теперь там, где стоит обелиск, то есть у Кутузовской избы. Существует также мнение, что их перезахоронили на Ваганьковском кладбище. Но, например, дорогомиловский краевед и старожил этого района Федор Федорович Егоров, на глазах которого Дорогомиловское кладбище ликвидировали и застраивали, утверждает: погребенных там солдат-бородинцев вовсе не перезахоранивали, они так и остались лежать, где лежали. И это очень правдоподобное мнение. Во-первых, после ста сорока лет их упокоения в сырой земле едва ли вообще сохранились какие-то останки. А во-вторых, это же был чисто символический акт перезахоронения: можно было откопать всего несколько косточек или даже просто перенести из старой могилы на новое место горсть земли.

В 1839 году на месте старого кладбищенского храма соорудили новую церковь Преподобной Елизаветы с двумя приделами — Владимирской Божией Матери и Спаса Нерукотворного Образа, очень похожую на Святодуховскую церковь на Даниловском кладбище. Увы, Елизаветинская церковь разделила печальную участь кладбища: она была снесена в начале 1950-х. Да и в последние годы своего существования пребывала в запустении. Церковь стояла там, где теперь двор дома № 26 по Кутузовскому проспекту, того самого дома, в котором жили генеральные секретари Л. И. Брежнев и Ю. В. Андропов.

До революции Дорогомиловское кладбище у состоятельных москвичей не почиталось особенно престижным. Это уже в позднюю советскую эпоху Дорогомилово сделалось районом, как говорят, элитным, связанным с центром новым мостом и проспектом. А совсем недавно — еще и двумя пешеходными мостами. Но когда-то до кладбища и добраться-то было непросто: к нему вела единственная дорога — через Бородинский мост по Большой Дорогомиловской улице. У земского шлагбаума на заставе, приблизительно там, где теперь стоит монумент «Москва — город герой», мостовая заканчивалась, и дальше до ворот кладбища дроги ехали еще с версту по обычному пыльному проселку.

Даже купеческих захоронений здесь было немного. Во всяком случае, купцы высшей гильдии не считали кладбище в Дорогомилове достойным для себя местом упокоения. Например, фабриканты Прохоровы, державшие за рекой напротив кладбища крупнейшую в Москве мануфактуру, хотя и установили на свой счет стелу над братской могилой погибших при Бородине, хотя и делали пожертвования в Елизаветинскую церковь, родовой склеп предпочли устроить все-таки в более достойном их положению и состоянию месте — в Новодевичьем монастыре.

Но тем более удивительно, что в Дорогомилове в XIX веке и в начале XX века часто хоронили ученых, профессоров. Одним из первых ученых здесь упокоился ординарный профессор политической экономии и дипломации Московского университета Н. А. Бекетов (1790 — 1828). А уже затем Дорогомиловское становится прямо-таки профессорским, университетским кладбищем: на нем похоронены известный юрист, специалист по гражданскому, международному и уголовному праву Л. А. Цветаев (1777 — 1835); ректор Московского университета с 1832 по 1837 год востоковед А. В. Болдырев (1780 — 1842, в 1950-м перезахоронен в Донском монастыре); профессор медицины В. М. Котельницкий (1770 — 1844); профессор математики Н. Е. Зернов (1804 — 1862, перезахоронен на Ваганьковском); терапевт, кардиолог Г. И. Сокольский (1807 — 1886); профессор анатомии Д. Н. Зернов (1843 — 1917), опровергнувший в свое время теорию итальянского психиатра Чезаре Ломброзе о врожденной склонности к преступлениям; первая женщина-профессор этнографии в России В. Н. Харузина (1866 — 1931, перезахоронена на Новодевичьем).

Были там могилы и нескольких деятелей культуры: композитора И. А. Саца (1875 — 1912, перезахоронен на Новодевичьем); писателя И. С. Серова (1877 — 1903); москвоведов П. В. Шереметевского (ум. в 1903) и В. К. Трутовского (1862-1932).

Лишь немногих из них перезахоронили.

Значительная часть кладбища теперь под домами. И, естественно, при строительстве «ампирных» гигантов все останки, кости были выбраны экскаватором вместе с грунтом и вывезены неизвестно куда.

ГОРСТЬ ПЕСКА С МОГИЛЫ БЛАЖЕННОЙ МАТРОНЫ
Даниловское кладбище

За Серпуховской заставой, на северном склоне Андреевского оврага, расположено одно из самых больших в Москве кладбищ — Даниловское. В прошлом при всяком упоминании о Даниловском кладбище отмечали красивое его местоположение: на рельефной местности с остатками древнего соснового бора по берегу речки Чуры. Увы, теперь нет даже и этих остатков. А Чура почти вся упрятана под землю.

Расположение кладбища на возвышенности сделало его в 1941 году в прямом смысле военнообязанным: здесь находилась зенитная батарея, прикрывавшая Москву от налетов германской авиации, а на случай прорыва к столице сухопутных неприятельских сил соорудили несколько бетонных дотов, из которых два по сей день так и стоят среди могилок, только что вросли в землю. Даниловское кладбище было готово достойно принять врага. И если бы немцы все-таки прорвались к Москве, здесь, скорее всего, разыгралось бы настоящее сражение. Конечно, едва ли после этого на кладбище сохранилось бы что-нибудь от старины, от дореволюционной эпохи.

А ведь Даниловское кладбище прежде славилось своим особенным, третьесословным, колоритом, впрочем, не совсем утраченным и до сих пор. А. Т. Саладин в 1916 году описывает его так: «Даниловское кладбище можно смело назвать купеческим, да другим оно и быть не могло, близко примыкая к купеческому Замоскворечью. Пожалуй, ни на каком больше московском кладбище нет такого обилия купеческих памятников, как на этом. Типичные для середины прошлого века надгробия в форме цилиндрических колонн, конусов, обращенных вниз остриями, колонн, перебитых кубом, попадаются здесь во множестве. Кладбище не распланировано правильными дорожками, отчасти этому мешало расположение его на изрезанной оврагами площади, а отчасти и простая традиция, по которой вообще все наши прежние кладбища не распланировывались, если же что и делалось в этом отношении, то только в последнее время».

От купеческого прошлого здесь теперь немногое осталось, хотя вокруг церкви еще есть захоронения даже первой половины XIX века. Так, например, у южной стены на одном вросшем в землю саркофаге написано: Под сим камнем погребено тело московского купецкого сына Петра Ивановича Кирильцова скончавшегося 1837 года в 12 часу пополудни июня 16-го. Жития его было 22 года 10 месяцев и 8 дней. Но прежних просторных родовых купеческих участков на Даниловском уже нет. А когда-то здесь был похоронен цвет московского купечества. Не найти теперь на кладбище могил известных московских купцов Солодовниковых, Голофтеевых, Лепешкиных, радением которых на кладбище в 1832 году была построена каменная церковь Сошествия Святого Духа по проекту известного архитектора Ф. М. Шестакова.

Самое, пожалуй, знаменитое купеческое захоронение на Даниловском кладбище, а может, и во всей Москве, — участок Третьяковых: братьев Павла Михайловича и Сергея Михайловича — основателей лучшей в мире галереи и их родителей. А. Т. Саладин дает описание надгробий обоих братьев: «На могиле Сергея Михайловича — черный мраморный, довольно высокий, но совершенно простой памятник с надписью: Сергей Михайлович ТРЕТЬЯКОВ родился 19 января 1834 г. скончался 25 июля 1892 г. Памятник Павлу Михайловичу в нескольких шагах подальше, под защитной проволочной решеткой, он почти такой же, но в несколько более изысканной обработке. Надпись: Павел Михайлович ТРЕТЬЯКОВ 15 дек. 1832 г. ум. 4 дек. 1898 г.» Но теперь их могил на Даниловском кладбище не найти. 10 января 1948 года останки обоих братьев, а также жены Павла Михайловича Веры Николаевны перенесены на Новодевичье кладбище.

До революции на купеческо-крестьянском Даниловском кладбище почти не было захоронений ученого сословия, по нынешнему — интеллигенции. Самым значительным, а может, и единственным таким захоронением здесь была могила профессора Московского университета Петра Николаевича Кудрявцева (1816 — 1858), одного из лидеров западников, крупного общественного деятеля, историка, товарища и преемника Т. Н. Грановского. Увы, могила этого крупнейшего для своего времени ученого не сохранилась.

На кладбище можно еще отыскать несколько могил лиц благородного звания, например, здесь похоронен директор коммерческих училищ действительный статский советник Александр Николаевич Глаголев (1851 — 1906). Впрочем, это не более чем чиновник, хотя и довольно высокопоставленный, но отнюдь не интеллектуал и мыслитель, как Кудрявцев. Черный гранитный обелиск этого государственного служащего и сейчас в прекрасном состоянии, он стоит у северного фасада Святодуховской церкви. Или вот могила еще одного статского генерала: в глубине кладбища невысокая, можно сказать, не по-генеральски скромная беломраморная часовня. Надпись на ней: Доктор медицины действительный статский советник Гавриил Михайлович Воздвиженский. Скончался 10 ноября 1896 г. на 63 году от рода. А неподалеку — гигантский восьмиконечный крест, какие можно увидеть разве что на старообрядческих кладбищах, с надписью: Профессор Московского университета протоиерей Александр Михайлович Иванцов-Платонов. Скончался 12 ноября 1894 года. На Даниловском был также похоронен известный пианист, преподаватель Московской консерватории Николай Сергеевич Зверев (1832 — 1893), среди учеников которого были Скрябин, Рахманинов, Зилоти.

В советское время на кладбище хоронили, конечно, уже без учета социальной принадлежности покойного. И все-таки громких имен здесь как не было прежде, так почти нет и теперь. Разве совсем единицы: крупнейший языковед член-корреспондент АН СССР Афанасий Матвеевич Селищев (1886 — 1942); историк, москвовед Михаил Иванович Александровский (1865 — 1943), автор «Указателя московских церквей» (М., 1915); искусствовед и театральный критик Сергей Николаевич Дурылин (1877 — 1954), автор свыше 700 статей и монографий и воспоминаний «В своем углу», кстати, сам он был из купеческого рода, почему, может, и оказался на этом кладбище.

Немного не доходя воинского мемориала с левой стороны площади, у края стоит довольно высокий черный четырехгранный обелиск с большим белым мячом на вершине и короткой надписью: Воронин Валерий Иванович. 1939 — 1984. Заслуженный мастер спорта СССР. Этот памятник был установлен летом 2003 года. Прежде на могиле этого выдающегося спортсмена была мраморная белая плита, и тоже с футбольным мячом, вырезанным в виде барельефа в нижней части.

Но если на Даниловском кладбище почти нет знаменитостей светских, известных мирян, почему предприимчивые эксплуататоры отеческих гробов и не возят сюда экскурсантов, как ежедневно они привозят на автобусах многочисленных гостей на Ваганьково, то для людей воцерковленных Даниловское кладбище, возможно, является одним из главных мест паломничества, столько здесь, по мнению православного человека, захоронений, достойных почитания.

Кажется, самой посещаемой не только на Даниловском кладбище, а во всей Москве в последние годы XX века стала скромная могилка Матрены Дмитриевны Никоновой (1881 — 1952), блаженной старицы Матроны, названной в свое время Иоанном Кронштадтским «восьмым столпом России» и причисленной недавно к лику святых. Всякий день, и особенно по праздникам, у могилы собирались десятки, сотни паломников, чтобы попечаловаться матушке, попросить ее заступничества и взять с могилки горсть песка, имеющего, по свидетельству многих, чудодейственные свойства. Вообще же свидетельств о чудесах, случившихся по молитвам к матушке Матроне, в том числе и прямо у могилы, собрано уже несколько книг!

В 1998 году честные мощи новопрославленной святой были обретены, или, говоря светским языком, эксгумированы и перенесены в Покровский монастырь, где и покоятся теперь в раке. Но к месту прежнего ее погребения на Даниловском кладбище так и идут паломники и неизменно уносят отсюда с собой горсть песка. На могиле постоянно горят свечи, постоянно слышна молитва. Вот уж поистине свято место.

Могила блаженной Матроны — отнюдь не единственное на кладбище захоронение, почитаемое православными людьми. Даниловское кладбище по числу таких захоронений рекордсмен: их здесь семнадцать! Особенно много паломников бывает на могилах афонского иеросхимонаха Аристоклия, скончавшегося в 1918 году, и его ученика старца иеромонаха Исайи, скончавшегося в 1958 году. Есть свидетельства и об их чудесном заступничестве за своих молитвенников. В 2004 году иеросхимонаха Аристоклия канонизировали, мощи его обретены. По слухам, рано или поздно должны быть прославлены и некоторые другие даниловские угодники.

Как рассказывают работники кладбища, они заметили удивительную примету святости почитаемых могил: обычно там много птиц, как правило, голубей, причем они совершенно не боятся людей: клюют корм с ладони, садятся паломникам на руку, на плечо. Происходит чудесное единение человека и природы, как это было в затворе у Серафима Саровского, к которому приходили и ластились лесные звери, в том числе медведи.

На кладбище было похоронено много московских и подмосковных священников.

Рядом с могилой иеросхимонаха Аристоклия, за Никольским храмом-часовней в 2003 году был похоронен популярнейший среди москвичей архиерей — митрополит Питирим. Мирское имя владыки — Константин Владимирович Нечаев. Он родился в городе Козлове в 1926-м.

Владыка Питирим завещал похоронить его на Данилевском кладбище, рядом с могилами его родителей — протоиерея Владимира и матушки Ольги.

В последние годы Даниловское кладбище стало сильно меняться, при этом оно все больше теряет свою характерную очаровательную провинциальность, становится все более цивилизованным, столичным. А неизвестно, что еще лучше: вычурные строгость и порядок, как на Новодевичьем, или приятная, традиционная русская запущенность, как на сельских погостах. Впрочем, на Даниловском есть и вполне европейские участки с грандиозными памятниками «новым крестьянам», а есть и традиционные русские уголки, где можно непринужденно посидеть в бурьяне, помянуть близких, просто поговорить о том, о сем.

БЕЗМОЛВИЕ ТАИНСТВЕННОГО ЛЕСА
Калитниковское кладбище

За Покровской заставой, по нынешнему разумению, в центре Москвы еще в XIX веке существовало старинное село Калитники, названное так по имени знаменитого своего владельца — великого князя московского Ивана Калиты. Юго-восток Москвы и в наше время остается наименее престижной частью города, а в старину так и вовсе считался глухим, гиблым местом: за Калитниками простирались бескрайние болота Карачаровское и Сукино, а у Покровской и Рогожской застав, как свидетельствует людская молва, чуть ли не до начала XX века можно было повстречать волков!

И когда за Калитниками, в сущности на болоте, в 1771 году появилось кладбище, названное по имени села Калитниковским, оно среди других своих ровесников — чумных кладбищ приобрело славу самого захолустного, самого сельского погоста в столице. И, в общем-то, таковым оно остается до сих пор, хотя и расположено к центру города ближе всех прочих московских кладбищ.

А между тем, родословную Калитниковское кладбище ведет от древнего Симонова монастыря. В 1771 году в монастыре был устроен чумной карантин. Каждый день там умирали десятки людей. Понятное дело, хоронить на монастырском кладбище их не могли. Умерших монахи вывозили за Покровскую заставу и хоронили в специально отведенном месте. Какое-то время кладбище за заставой было, как теперь сказали бы, филиалом Симоновского монастырского. Но впоследствии оно сделалось обычным общегородским.

Первые покойники на Калитниковском кладбище — подлый, как тогда говорили, московский люд: господские дворовые, крестьяне, приехавшие в Москву на отхожий промысел, нищие, жители окрестных сел. Кладбище имело и вид вполне сельский — деревянные кресты, беспорядочно рассыпавшиеся вокруг деревянной же церкви Боголюбской иконы Пресвятой Богородицы. Эти захоронения чаще всего исчезали вместе с сопревшими и завалившимися крестами, то есть очень скоро. Более долговечные памятники стали появляться на кладбище лишь со второй половины XIX века. Тогда иные подлые, сделавшиеся людьми достаточными, но так и оставшиеся крестьянами по своей сословной принадлежности, устанавливали почившим сродникам гранитные и мраморные памятники в виде часовенок или саркофагов. Эти памятники в основном сохранились до сих пор, их довольно много, особенно на участках вблизи церкви. На них почти всегда выбиты, кроме имени умершего и всех лет его жития, еще и название родных деревни, волости и уезда. По этим данным можно судить, что на Калитниковском кладбище хоронили, в основном, выходцев из восточных и южных уездов Московской губернии и соседних губерний этих же направлений: Подольского, Коломенского, Егорьевского, Богородского уездов, Владимирской, Рязанской, изредка Тульской губерний.

После того как сгорела Боголюбская церковь, на кладбище, но уже на другом месте, в 1834 — 1838 годах был построен каменный храм в честь иконы Богоматери Всех Скорбящих Радость с приделами Николая Чудотворца и Александра Невского в традиционном для того времени стиле ампир. Особенность этого храма в том, что вход в него сделан с севера, потому что с запада к колокольне в 1881 году пристроили так называемую ризницу, придавшую храму вид довольно-таки необычный. Теперь в ризнице располагается иконная лавка.

Как и большинство кладбищенских храмов, Всехскорбященская церковь в советское время не закрывалась. Кстати, большинство кладбищенских храмов были обновленческими, а к ним государство относилось более терпимо. Всехскорбященская церковь вообще была одним из главных храмов обновленцев, здесь часто совершал богослужения первоиерарх митрополит Александр Введенский. Он и похоронен тут же, за апсидой.

Вокруг церкви еще немало могил священнослужителей. Но особым почитанием на Калитниковском с недавних пор стала пользоваться могила монахини — под огромным гранитным четырехконечным латинского типа крестом у южной стены храма. Сюда стали приходить паломники со всей Москвы. Крест стоит на кладбище с 1880 года — эта дата выбита на одной стороне памятника. Но на другой стороне недавно сделана новая надпись: Блаженная старица схимонахиня матушка Ольга. 1871 — 1973. И это не ошибка. Она действительно почила на 103-м году жизни! Блаженная жила где-то в районе Таганки. Рассказывают, что она, однако, никогда не сидела дома. Старица была всегда в пути: ходила по Москве с котомками в руках и мешками через плечо, и если ей на пути попадался человек с лицом унылым, опечаленным или злобным, непременно останавливала его и просила помочь поднести ее «багаж». Удивительно, но почему-то никто никогда ей не отказывал. И едва человек брала матушкины мешки и котомки, печаль и злоба тотчас оставляли его. А, исполнив послушание, он шел дальше умиротворенным. Такое вот существует предание о московской блаженной Ольге, странствовавшей по улицам и избавлявшей людей от смертных грехов — гнева и уныния. Говорят, если повезет, ее можно повстречать в Москве и теперь. Впрочем, может, это уже совсем другая блаженная.

А почему матушка Ольга оказалась под чужим крестом на кладбище? Понятное дело, некому было ей, одинокой страннице, ставить монументов. Вот и похоронили ее под чужим памятником, в бесхозную могилку.

Калитниковское — это, кажется, единственное старое московское кладбище, где практически нет купеческих захоронений, во всяком случае, здесь нет ни одной известной фамилии людей этого сословия. Вероятно, состоятельные купцы — коммерц-советники — находили, что кладбище на краю Карачаровского болота не достойно быть местом их упокоения. Здесь, если и отыщется несколько памятников, на которых выбито Под сим камнем лежит купец, то можно утверждать почти безошибочно, что покойный принадлежал к невысокой гильдии, как, например, безвестные Лавр Иванович Юдин с супругой Мариной Николаевной. Единственно, чем интересна их могила с памятником, так это исключительно редким для XIX века женским именем: Марина была так же не популярна, как теперь Прасковья. И уж тем более здесь нет захоронений лиц благородного звания — титулованных особ, крупных чинов царской табели о рангах. Лишь в советское время на кладбище стали хоронить интеллигенцию — артистов, музыкантов, ученых. Но, как правило, не особо известных.

ПОСЛЕДНИЕ КАМНИ СЕМЕНОВСКОГО КЛАДБИЩА

Неподалеку от станции метро «Семеновская» есть небольшой сквер, над которым недавно поднялся золотой куполок, сразу очень украсивший, ожививший невзрачную Семеновскую заставу. После многих лет запустения, доведенная почти до руин, теперь восстанавливается Воскресенская церковь. Впрочем, в этом ничего особенного нет: храмы сейчас восстанавливаются повсюду. Но вот сквер вокруг церкви действительно необычный. Среди деревьев, в траве лежат гранитные и мраморные камни, иногда целые прямоугольные плиты с едва различимыми надписями на них, но чаще — бесформенные обломки. На них играют дети, к ним подбегают по нужде собаки, которых выводят гулять жители всего района. Но при этом жителям района, как никому в Москве, известно: сквер с разбросанными по нему каменными плитами — это остатки Семеновского кладбища, когда-то одного из самых больших в городе.

Семеновское кладбище было единственным нечумным в кольце кладбищ за Камер-Коллежским валом. Еще задолго до 1771 года на этом месте существовал сельский погост, приписанный к Введенской церкви в Семеновском. И еще в начале XX века здесь было несколько плит XVII столетия. На самой старой из них стояла дата от сотворения мира, соответствующая 1641 году от Рождества Христова, и была замечательная надпись: Евфимия жена гостя Андрея Никифоровича. Сейчас даже и не понять, женой какого такого гостя была Евфимия. А она, попросту говоря, была купчихой. В старину гостями называли купцов, приехавших с товарами откуда-нибудь издалека. Как в опере «Садко»: варяжский гость, индийский гость. И еще любопытно заметить, что в XVII веке у гостей не было фамилий. Фамилии у людей неблагородных сословий появились вообще только после царствования Петра I. Еще и в XIX веке в России не все имели фамилии! Но особенно интересно, что женщина в ту пору не только не имела фамилии, но еще и не удостаивалась называться по отчеству. Одно имя, и будет с нее. Тогда женщина настолько во всем была за мужем, что даже на ее могиле больше сказано о муже, нежели о ней самой.

С каких пор здесь начали хоронить, можно только предполагать. Скорее всего, кладбище было ровесником села Семеновского. А значит, довольно древнее. Может, первыми из известных похороненных здесь были родители А. Д. Меншикова, ближайшего соратника Петра I. Их могилы находились в самой ограде Введенской церкви. А позже на Семеновском были похоронены и две дочери светлейшего князя — Наталья и Екатерина, которым после смерти отца в сибирской ссылке позволили возвратиться в Москву.

Притом, что здесь имелось несколько могил довольно известных и высокопоставленных людей, Семеновское кладбище никогда не считалось престижным. Историк А. Т. Саладин в 1916 году так писал о нем: «Памятники Семеновского кладбища более чем просты, почти бедны, надписи на них не будят никаких воспоминаний».

С самого основания кладбище — место захоронения военных. Это объясняется тем, что поблизости находился — и находится до сих пор — крупнейший и старейший в России Лефортовский военный госпиталь, основанный в 1707 году. Когда в госпитале умирали раненые участники войн, которые вела Россия в XVIII — начале XX веков, их, как правило, хоронили на Семеновском кладбище. Особенно много здесь похоронено участников Первой мировой. Для них на южной окраине кладбища специально даже был огорожен большой новый участок. Вот так описывает его А. Т. Саладин: «Что-то особенно грустное охватывает на этом кладбище, где все могилы, как солдаты в строю, вытянулись стройными рядами, где все кресты сделаны по одной форме и даже надписи на них все одного образца. Только в центре, в офицерской части кладбища, замечается некоторое разнообразие памятников, но и там все просто и бедно».

Президиум Моссовета в 1935 году постановил ликвидировать Семеновское кладбище. Для чего городу это потребовалось, трудно предположить. Ладно бы кладбище находилось близко к центру и мешало каким-то градостроительным проектам. Хотя и это, конечно, не причина ополчаться на могилы. Но Семеновское в 30-е годы считалось дальней московской окраиной. По соседству с кладбищем были пустыри, огороды, ветхое жилье... как говорится, строй — не хочу. Нет, потребовалась именно территория кладбища. После этого постановления тридцать с лишним лет кладбище не ликвидировали, но и не хоронили никого. За это время многие надгробия были вывезены либо для вторичного использования на других кладбищах, либо как ценный камень для нужд народного хозяйства. Ограды и металлические часовни пошли на переплавку. А в 1966 году Семеновское кладбище уничтожили окончательно. Прямо по кладбищу распланировали Семеновский проезд, разделивший его на две неравные части, из которых лишь северная, меньшая, осталась незастроенной — именно здесь теперь сквер с Воскресенской церковью и чудом сохранившимися несколькими надгробиями. А в основном на территории кладбища стоят многоэтажные жилые дома.

В сквере у Семеновской заставы, возле Воскресенской церкви так и лежат многие погребенные. Сотни людей ежедневно идут по бывшим могилам. От самих могил не осталось и следа, но кости человеческие никуда не делись — они так и лежат в трех аршинах от поверхности.

Встречаются загадочные обычаи прошлого, которые современному человеку непонятны. Например, перед входом в некоторые православные храмы, чаще всего монастырские, прямо в полу устроены могилы. Сверху они прикрыты чугунными плитами со всеми полагающимися надписями. И входящие в храм поневоле наступают на эти плиты. Кое-кто, правда, иногда смущенно обходит их, выбирает, как бы поставить ногу, чтобы не коснуться плиты. Но этот совестливый и в высшей степени вежливый человек, старательно обходящий надгробие, не подозревает даже, что он тем самым нарушает последнее предсмертное желание погребенного. По старинному обычаю погребение при входе в храм считалось высшим проявлением человеческого смирения, подвижничеством после смерти. Предположим, человек был праведником при жизни и, почитая самоуничижение как путь к спасению, и после смерти не хотел оставлять этой душеспасительной добродетели. Или, напротив, при жизни он не был безупречным христианином, но хотя бы похоронить завещал себя так, чтобы могила была попираема, — таким образом, на небесах его ждала бы награда за редкостное смирение.

На оставшемся незастроенном куске Семеновского кладбища попирают теперь все могилы. Значит, погребенных здесь за их уничижение ждет, по поверью, награда на небесах.

ТИШИНА ЗА РОГОЖСКОЙ ЗАСТАВОЮ
Рогожское кладбище

Московские старообрядцы начали погребать своих умерших на отдельных погостах сразу вслед за никоновскими реформами. Но в 1771 году, когда во время эпидемии чумы было запрещено хоронить внутри Камер-Коллежского вала, старообрядцам отвели земли для новых кладбищ за Рогожской заставой и Преображенским валом. Место за Рогожской заставой было выбрано неслучайно: там находилась старообрядческая деревня Ново-андроновка, и даже вполне вероятно, что там уже имелось небольшое сельское кладбище.

Состоятельный московский люд, из тех, что держались старой веры, постоянно делали пожертвования Рогожской общине или устраивали здесь на свой счет различные, называемые современным языком, учреждения собеса. В результате при кладбище вырос городок. Кроме храмов здесь были «палаты» для священнослужителей и для причта, частные дома, гостиница для паломников, детское училище, приюты, богадельни. Всех призреваемых, старых и малых, при кладбище в XIX веке насчитывалось до тысячи человек!

В большинстве источников понятие Рогожское кладбище относится не столько к собственно погосту, сколько к поселку при нем, к старообрядческой общине. И часто о некрополе не сообщается или ничего, или очень скупо. Между тем Рогожский некрополь — один из самых своеобразных в Москве. Ни с каким другим кладбищем его спутать невозможно.

До революции здесь хоронили только староверов. Но и после революции, когда погребение перестало носить религиозный характер, а крест на могиле являлся чуть ли не вызовом системе, на Рогожском по-прежнему появлялись могучие кресты-голубцы. Их и теперь очень много, и они придают кладбищу характерный строгий вид. Хотя хоронят уже далеко не одних только старообрядцев.

Наибольшей славы Рогожское кладбище достигло во второй половине XIX — в начале XX века, когда здесь были похоронены самые известные российские промышленники, фабриканты, купцы: Шелапутины, Рахмановы, Солдатенковы, Путовкины, Кузнецовы, Рябушинские, Морозовы, Капырины, Рязановы, Трындины и ряд других. Но немногие из этих захоронений можно теперь найти на кладбище: в советское время у капиталистов-эксплуататоров наряду с прочим часто экспроприировали и надгробия с могил. В первые пятилетки Рогожское кладбище являлось крупнейшим в Москве месторождением и поставщиком гранита на стройки социализма, в частности для метро. О том, какие залежи ценного камня были на Рогожском кладбище прежде, можно судить по немногим сохранившимся купеческим захоронениям. Правда, если Рогожское сравнивать с другими московскими кладбищами, то здесь и до сих пор купеческих могил больше, чем где-либо.

В конце главной дорожки стоит колоссальный черный крест на не менее впечатляющей плите розового гранита, под которой похоронен московский купец Федор Васильевич Татарников. Говорят, раньше таких крестов на кладбище было несколько. Теперь остался один.

По пути к этому кресту-великану на аллее есть еще несколько примечательных захоронений. И, прежде всего, грандиозная, высотой до половины деревьев, кованая часовня-склеп рода Морозовых. Там похоронены пять поколений славной купеческой фамилии, начиная от основателя династии Саввы Васильевича (1770 — 1860) и до современных ее представителей. Последнее захоронение датировано 1995-м годом. Бесспорно, самый известный среди Морозовых — это Савва Тимофеевич, внук основателя династии, прославившийся как покровитель искусств и щедрый кредитор русской революции. До сих пор остается загадкой его неожиданная смерть в Канне: то ли он покончил счеты с жизнью, то ли кто-то от него решительно избавился. На могиле Саввы Тимофеевича стоит памятник работы Н. А. Андреева, автора сидящего Гоголя, — беломраморный крест с рельефным распятием и оригинальным мраморным саркофагом над могилой, выполненным в виде декоративной резной оградки. На памятнике короткая надпись: Здесь погребено тело Саввы Тимофеевича Морозова. 1861 — 1905.

Рядом с морозовским склепом кованая часовня купеческого рода Соловьевых. Здесь же неподалеку похоронены купцы Пуговкины. Это захоронение, пожалуй, самое типичное для купеческого Рогожского кладбища: ряд черных высоких саркофагов в добротной металлической ограде. Причем саркофаги эти абсолютно не тронуты ни временем, ни людьми. Все как новенькие.

На центральной дорожке — место захоронения старообрядческого духовенства. Старинная крепкая ограда на высоком гранитном цоколе площадью двадцать на пятнадцать шагов. Сам участок несколько приподнят над кладбищем. Белые кресты стоят стеной и их видно издалека. Перед крестами два ряда черных блестящих саркофагов, на которых золотым полууставом что-то написано о погребенных здесь. Разобрать, что именно, почти невозможно: вязь — это больше украшение, чем надпись, к тому же все цифры кириллические. Ясно только, что похоронены архиереи.

Сейчас чуть ли не на каждом кладбище в Москве есть могила, которая имеет для верующих сакральное значение. Есть такая могила и на Рогожском кладбище. Неподалеку от ворот похоронена монахиня Севостьяна, в миру — Ольга Иосифовна Лещева. О ней рассказывают такую историю. Она когда-то была регентом здесь же, в Рогожской слободе, в Никольском храме — единственном православном рогожском краме. Однажды — это было еще в революцию — во время молебна в храм явились комиссары и арестовали батюшку. Вероятно, после этого можно было и разойтись, но матушка Севостьяна продолжила молебен, а в тех местах, которые должен был озвучивать иерей, она вдруг начала петь густым мужским голосом. Таким образом молебен продолжился без священника. Сейчас на ее могилу приходят паломники. И говорят, было уже столько случаев, когда матушка по молитвам верующих помогала, что всех свидетельств хватило бы на добрую книгу. Нищие, что сидят у ворот, всегда проводят посетителей к ее могилке.

В советское время выдающихся, знаменитых людей здесь не хоронили. Есть на кладбище несколько Героев Советского Союза, несколько профессоров, генералов, но их имена известны, судя по всему, немногим. Вся слава Рогожского кладбища осталась в далеком прошлом.

ДВЕ ВЕРЫ В ОДНОМ ХРАМЕ
Преображенское кладбище

В несчастный 1771 год, когда чума в Москве уносила в день до тысячи человек и городская власть не знала, как противостоять чудовищному мору, московское купечество вызвалось помочь в борьбе с напастью. Один из предводителей московских старообрядцев-федосеевцев Илья Алексеевич Кавылин явился к губернатору с просьбой дозволить устроить «на свой кошт» карантин со старообрядческой богадельней и кладбищем при нем у Преображенской заставы. А всех федосеевцев к концу XVIII века в Москве насчитывалось до десяти тысяч. Скорее всего, при других обстоятельствах старообрядцам было бы отказано: обычно им уступок не делали. Но в этот раз нужда заставила российскую власть искать помощи у кого угодно и ради этого идти на уступки даже такой непримиримой духовной оппозиции, как старообрядцы. Сама государыня Екатерина Алексеевна позволила Кавылину устроить в Преображенском богадельню с кладбищем.

Первыми погребенными на кладбище были не только старообрядцы. Здесь хоронили всех умерших гнилою горячкой, как называли в народе чуму, без различия вероисповедания: и старообрядцев, и православных. Но когда массовый мор прекратился, Преображенка сделалась кладбищем исключительно старообрядческим.

Этот комплекс, называемый Преображенским кладбищем, состоит из трех территорий, окруженных стеной с башнями и между собой разделенных также стенами:

северного двора — Преображенской богадельни, южного — Никольского монастыря и собственно кладбища между ними. Впоследствии кладбище разрослось: хоронить стали и за восточной стеной Никольского монастыря, а иногда и в самом монастыре.

Уже к половине XIX века почти не осталось на кладбище захоронений первых сорока — пятидесяти лет. Это были могилы простых людей под деревянными крестами с кровельками, так называемыми голубцами. Хотя их и вырезывали тогда чаще всего из дуба, полвека — срок немалый. А с первых десятилетий XIX века на кладбище стали появляться основательные каменные надгробия купцов-старообрядцев и федосеевских наставников — старообрядческая группа, называемая также беспоповцами, не приемлющая священства, поэтому федосеевцы выбирают из своей же среды непосвященных пастырей-наставников.

Посреди кладбища стоят две часовни: большая — Никольская и маленькая, единственная в Москве целиком чугунная, — Крестовоздвиженская, перед которой в аккуратной «одиночной» оградке находится надгробие-саркофаг из светлого камня. На нем написано: Под сим камнем погребено тело попечителя и учредителя Преображенского богадельного дома Московского купца Ильи Алексеевича Кавылина, скончавшегося в 1809 году августа в 21 день пополудни в 2 часу на 78 году от рождения его.

В советский период Преображенское перестало быть кладбищем одной конфессии. Как и повсюду, здесь стали хоронить без учета национальности и веры. В 1921 году на кладбище появилась одна из первых в Москве советских братских могил. На обелиске надпись: Памяти павших под Кронштадтом командиров и курсантов 2-й пехотной Московской школы. 4 — 18 марта 1921 года. Во время Великой Отечественной и позлее на Преображенском кладбище было похоронено свыше десяти тысяч солдат и офицеров, умерших в московских госпиталях. В начале 1950-х здесь был устроен мемориал — самый большой в Москве. Одних надгробий — единообразных бетонных обелисков — установлено порядка двух тысяч. Как ни поддерживали эти памятники в благообразном состоянии: красили, шпатлевали трещины, но предотвратить обветшание и разрушение бетона, стоящего под открытым небом, практически невозможно. И в 2004 году, к 60-летию победы в Великой Отечественной войне, решено было старые бетонные монументы заменить на гранитные.

ИНОВЕРЧЕСКОЕ КЛАДБИЩЕ В НЕМЕЦКОЙ СЛОБОДЕ
Введенское кладбище

Москве в разное время существовало несколько кладбищ для иноверцев латинского и лютеранского исповеданий — выходцев из Европы, поступивших на службу в России, занимавшихся торговлей или владевших предприятиями. Такое кладбище было когда-то в Марьиной роще. Хоронили на нем московских иноверцев в XVII-XVIII веках. Последние беспризорные надгробия лежали там еще в начале XX столетия. Еще более раннее (XVI век) — немецкое — кладбище находилось в Замоскворечье, за Серпуховскими воротами. Теперь на его месте Морозовская детская больница.

Первыми поселенцами Немецкой слободы, как называли Лефортово при Иоанне Грозном, были пленные, взятые русскими на Ливонской войне. Здесь же Грозный и Годунов стали расселять иноземных мастеровых, которых приглашали в Россию на государеву службу. Делалось это в соответствии с политикой и моралью тех лет — оградить русских людей от иноверцев и не допустить проникновения латинской или жидовской ереси в православную среду. В 1675 году один из европейских послов, бывший при московском дворе, писал о слободе на Яузе: «Вне столицы, в получасе пути лежит немецкий город, большой и людный...»

Первый лютеранский храм появился на Яузе в 1576 году. Но просуществовал недолго: по прихоти Грозного вместе со слободой был разорен и уничтожен. Еще один московский протестантский храм в первой половине XVII века находился в районе Садово-Черногрязской, где жило много выходцев из Европы. Но впоследствии, когда возрождалась Немецкая слобода на Яузе, он был перенесен туда. Причиною стал курьезный случай. Однажды мимо храма проезжал царь Алексей Михайлович и, приняв его за православный, перекрестился. Чтобы впредь кирха не смущала православный люд, царь повелел перенести ее подальше с глаз. Всего в новой Немецкой слободе существовали две лютеранские церкви — реформаторская и латинский храм, при которых, естественно, возникли и приходские кладбища.

При лютеранской кирхе Святого Михаила на Гороховом поле в 1602 году был похоронен жених Ксении Годуновой принц Иоанн Датский. Здесь же был погребен соратник Петра I генерал-фельдмаршал Яков Вилимович Брюс (1670 — 1735), ученый, механик и астроном, наводивший ужас своими опытами на московских обывателей, которые называли его колдуном, чародеем, чернокнижником.

Реформаторская церковь в Лефортове находилась на углу Немецкой (Бауманской) улицы и Денисовского переулка. При этой церкви был похоронен самый, пожалуй, знаменитый московский иноземец — швейцарец адмирал Франц Яковлевич Лефорт (1656 — 1699), ближайший петровский соратник, именем которого впоследствии стала называться вся Немецкая слобода на Яузе. Могила его пропала еще до сноса церкви. Возможно, это произошло в 1812 году, когда Лефортово выгорело. Возможно, еще раньше — при Елизавете Петровне, которая приказала упразднить все приходские погосты на пути ее следования из Кремля во дворец на Яузе, чтобы видом похорон и самих кладбищ не расстраивать чувства. А по Немецкой улице она как раз и проезжала. В некоторых источниках говорится, что Лефорт похоронен на Введенском кладбище. Но это неверно. Может, его и перезахоронили бы честь по чести в советские годы — все-таки это не колдун Брюс, а по-настоящему крупная фигура отечественной истории, но сделать это невозможно было бы при всем желании: могилы Лефорта давно не существовало.

Другой известный сподвижник Петра — шотландец генерал Петр Иванович (Патрик Леопольд) Гордон (1635 — 1699) был похоронен также в Лефортове, при латинском костеле Петра и Павла, находившемся на углу Немецкой улицы и Кирочного переулка.

Среди многих новых кладбищ, появившихся в Москве в моровом 1771 году, было устроено и отдельное кладбище для иноверцев, умерших от чумы. Расположилось оно вблизи Немецкой слободы, на Введенских горах. С тех пор и до 1917 года оставалось единственным кладбищем в Москве, где хоронили так называемых западных христиан. Лишь в советское время, когда погребение перестало быть религиозным обрядом, на Введенском кладбище хоронили всех подряд. И теперь захоронений русских и еврейских даже больше, чем латинских и лютеранских.

Кладбище находится на высоком северном берегу реки Синички, впадающей в Яузу. Правда, Синичку не найти — ее давно постигла участь большинства московских малых рек быть заключенными в коллекторы и течь под землей. Но живописное прибрежное расположение кладбища так и не изменилось: рельеф Введенских гор заметен здесь вполне отчетливо, причем он эффектно подчеркнут характерными ориентирами — величественными памятниками и часовнями.

От самых ворот, выполненных в готическом стиле, Введенское кладбище неизменно производит впечатление нерусского и неправославного. Его дореволюционное иноверческое прошлое сохранилось почти в целости. Восьмиконечный крест здесь едва увидишь, зато во множестве стоят латинские «крыжи», распятия, аллегорические скульптуры, портики с дверями в загробный мир, часовни, имитирующие различные западноевропейские архитектурные стили, и т. д.

На Введенском кладбище есть мемориал германским солдатам. Правда, это не гитлеровцы, это братская могила участников Первой империалистической, попавших в русский плен, а затем умерших здесь. Но, кстати сказать, есть в Москве и кладбище, на котором похоронены пленные гитлеровские солдаты, оно находится в Люблине. А на Введенском, у восточной стены, огорожен довольно просторный, тщательно ухоженный участок с обелиском посередине. На обелиске надпись по-немецки, которую можно перевести так: «Здесь лежат германские воины, верные долгу и жизни своей не пожалевшие ради отечества. 1914 — 1918». На другом конце кладбища, ближе к руслу Синички, находятся две французские братские могилы — летчиков из полка «Нормандия — Неман» и наполеоновских солдат. Над могилой французов, погибших в Москве в 1812 году, установлен величественный монумент, огороженный массивной цепью. Вместо столбов эту цепь поддерживают пушки эпохи наполеоновских войн, вкопанные жерлами в землю.

Одно из самых почитаемых захоронений на Введенском кладбище — могила Федора Петровича Гааза (1780 — 1853), врача, прославившегося своей филантропией. Доктор Гааз сделался в России примером самого беззаветного, самого жертвенного служения людям. Его выражение «спешите делать добро» было девизом российской медицины. Мало того что он не брал с неимущих плату за лечение, так он сам иногда безвозмездно одаривал своих нуждающихся пациентов деньгами и даже собственной одеждой. Особенно Гааз прославился своим радением о заключенных в тюрьмах и ссыльных на каторгу. На оградке могилы Гааза укреплены настоящие кандалы, в каких гнали когда-то ссыльных в Сибирь. Эти кандалы должны напоминать об особенной заботе святого доктора, как его называл народ, об узниках. Кстати, о кандалах. Гааз добился, чтобы вместо неподъемных двадцати фунтовых кандалов, в которых прежде этапировали ссыльных, для них разработали более легкую модель, прозванную потом гаазовской (именно такие кандалы теперь и украшают его могилу), и еще чтобы кольца на концах цепей, в которые заковывали руки и ноги арестанта, были обшиты кожей.

На Введенских горах похоронены многие известные московские иноверцы: биолог и естествоиспытатель,

профессор Московского университета и директор университетского зоологического музея Карл Франциевич Рулье (1814 — 1858); скрипичный мастер, получивший в 1924 году от рабочее-крестьянской власти довольно-таки экзотическое звание заслуженного мастера республики, чех Евгений Франциевич Витачек (1880 — 1946); семья известных московских фармацевтов и аптекарей Феррейнов (этим именем нынешний небезызвестный предприниматель В. Брынцалов назвал свой фармацевтический завод). Феррейны на рубеже XIX — XX веков открыли в Москве несколько аптек, и некоторые из них работают до сих пор, например на Никольской улице, на Серпуховской площади.

Дореволюционных российских коммерсантов иноверцев и иностранцев здесь похоронено очень много. А. Т. Саладин писал: «Фамилии Кнопп, Вогау, Иокиш, Эйнем, Бодло, Пло, Мюллер, Эрлангер и т. д. здесь пестрят на многих памятниках, напоминая вывески Мясницкой улицы и Кузнецкого моста».

В советский период Введенское кладбище, сохранив характерный западноевропейский вид, становится преимущественно русским, хотя местные жители и по сей день называют его Немецким. В советский период здесь были похоронены художники Виктор Михайлович Васнецов (1848 — 1926) и его брат Аполлинарий Михайлович (1856 — 1933); архитектор, автор проекта Музея изящных искусств им. Александра III (им. Пушкина), универмага «Мюр и Мерилиз» (ЦУМ), Чайного дома на Мясницкой Роман Иванович Клейн (1858 — 1924); крупнейший российский издатель, владелец влиятельнейшей газеты «Русское слово», прозванной современниками фабрикой новостей и Левиафаном русской прессы, Иван Дмитриевич Сытин (1851 — 1934); знаменитый архитектор-конструктивист Константин Степанович Мельников (1890 — 1974), построивший в Москве несколько рабочих клубов и особенно прославившийся проектом собственного дома в Кривоарбатском; артистка Алла Константиновна Тарасова (1898 — 1973); солистка Большого театра Мария Петровна Максакова (1902 — 1974); актеры Анатолий Петрович Кторов (1898 — 1980) и Татьяна Ивановна Пельтцер (1904 — 1992); мхатовец, популярнейший спортивный комментатор Николай Николаевич Озеров (1922 — 1997) и его брат режиссер, автор картин «Освобождение», «Солдаты свободы» Юрий Николаевич Озеров (1921 — 2001); писатели — Степан Гаврилович Скиталец (1868 — 1941); Дмитрий Борисович Кедрин (1907 — 1945); Михаил Михайлович Пришвин (1873 — 1954); любимый писатель Мао Цзедуна Феоктист Алексеевич Березовский (1877 — 1952); Ираклий Луарсабович Андроников (1908 — 1990); Сергей Васильевич Смирнов (1912 — 1993); возлюбленная М. Цветаевой поэтесса Софья Яковлевна Парнок (1885 — 1933); литературоведы и культурологи — Алексей Николаевич Веселовский (1843 — 1918); Владимир Владимирович Ермилов (1904-1965); Борис Леонтьевич Сучков (1917-1974); Михаил Михайлович Бахтин (1895 — 1975); Вадим Валерьянович Кожинов (1930 — 2001); знаменитые боксеры — Николай Федорович Королев (1917 — 1974); Валерий Владимирович Попенченко (1937 — 1975); Виктор Павлович Михайлов (1907 — 1986); звезда советского футбола 1930-х Виктор Лавров (1909 — 1983); первый маршал, похороненный не в Кремле и не на Новодевичьем, Григорий Алексеевич Ворожейкин (1895 — 1974); выдающийся ученый-физик, лауреат Нобелевской премии Илья Михайлович Франк (1908 — 1990); москвовед Яков Михайлович Белицкий (1930 — 1996). На кладбище могилы более чем сорока Героев Советского Союза.

Недавно в Лефортове снова появился протестантский молитвенный дом: на кладбище была передана верующим и отреставрирована небольшая лютеранская кирха-часовня, построенная в 1911 году. Действующая кирха теперь дает полное основание называть Введенское кладбище по-прежнему — иноверческим.

ВСЯ СОВЕТСКАЯ ЭПОХА НА НОВОМ ДОНСКОМ
Новое Донское кладбище

На рубеже XIX — XX веков в Москве появилось сразу несколько новых кладбищ: они были устроены с внешней стороны у стен некоторых московских монастырей, в которых к тому времени хоронить умерших уже было практически негде. Так, на южной окраине Москвы, у стены обширного Донского монастыря огородили территорию, равную приблизительно монастырской, где архитектор 3. И. Иванов построил в 1904 — 1914 годах церковь Серафима Саровского и Анны Кашинской. Под церковью архитектор предусмотрел место на сорок склепов для особо почетных и состоятельных покойных. И вот благодаря этой архитектурной особенности Серафимовского храма судьба и храма, и нового Донского кладбища оказалась весьма необычной. Но об этом в свое время.

К концу XIX века кладбище Донского монастыря сделалось одним из самым престижных в Москве. Естественно, и новая его территория, особенно на первых порах, была местом погребения избранных. Это потом некоторых великих стали переносить на Новодевичье, будто им не по чину было лежать в замоскворецкой глуши. Но поначалу Донское кладбище — и монастырское, и новое по своему значению ничем не уступало кладбищу в Хамовниках.

В 1910 году на новом Донском был похоронен председатель первой Государственной думы Сергей Андреевич Муромцев, профессор гражданского права Московского; университета, один из основателей главной партии российских либералов — конституционно-демократической.

Могила С. А. Муромцева — это, может быть, самое величественное после мавзолея Ленина надгробие в Москве. Выполненное по проекту Ф. Шехтеля, оно представляет собой довольно большую площадку, замощенную гранитными плитами серого цвета со строгой гранитной стеной на заднем плане. У самой стены на высоком постаменте стоит бронзовый бюст С. А. Муромцева работы Паоло Трубецкого, автора известного конного монумента Александру III в Петербурге!

Революция сделала новое Донское самым необычным кладбищем во всей России. Существуют свидетельства, что еще в 1918 году Ленин велел приобрести за границей печь, даже несколько печей, для кремирования трупов. Это вполне вероятно, потому что предсовнаркома был решительным ненавистником всех исконно русских традиций, а уж тем более связанных с верой и обрядами. До революции похороны ведь сопровождались религиозным обрядом, и неслучайно кладбища различались по конфессиональному и национальному признаку. А по русской православной традиции новопреставленный должен был быть непременно предан земле, кроме случаев гибели в море, в огне и т. д., потому что в час Страшного суда, как учит церковь, гробы разверзнутся и умершие восстанут перед Христом во плоти.

Естественно, Ленин и ленинцы, отвергавшие сами обскурантизм церковников, хотели и в массы внедрить материалистическое отношение к смерти и к погребению. Поэтому кремация, введенная новой властью, имела не столько гигиеническое, сколько идеологическое, политическое значение. В самый тяжелый год гражданской войны — в 1919-й объявили конкурс на проект крематория. Победил в конкурсе талантливый архитектор-конструктивист Дмитрий Петрович Осипов. Он предложил неожиданное, а главное, экономичное решение, что в ту пору было особенно важно. По его проекту крематорием после незначительной переделки мог стать недавно построенный Серафимовский храм на новом Донском кладбище, поскольку под храмом были обширные подвальные помещения, пригодные для установки кремационной печи. Осипову не потребовалось основательно переделывать здание, и самая существенная конструкционная перемена — возведение вместо купола квадратной в плане башни метров двадцать высотой, застекленной вертикальными витражами. Все прочие изменения касались в основном декоративных элементов постройки.

В результате здание, выкрашенное в цвет мокрого бетона, приобрело строгий, подчеркнуто траурный вид. Задымил объект аккурат на десятую годовщину великого Октября. Газета «Вечерняя Москва» в те дни писала: «В Москве состоялось первое собрание учрежденного Общества распространения идей кремации в РСФСР. Общество объединяет всех сочувствующих этой идее. Годовой членский взнос составляет 50 копеек... Общее собрание решило организовать рабочие экскурсии в крематорий в целях популяризации идей кремации и привлечения новых членов...» Продолжалась в бывшем храме языческо-атеистическая утилизация членов Общества кремации и сочувствующих этой идее до 1973 года. Это была запоминающаяся, прямо-таки бухенвальдская картина: из мрачной квадратной башни, господствующей над местностью, отовсюду хорошо заметной, день и ночь поднимался черный дым. Жильцы соседних домов не развешивали на балконах белье — ветер мог принести на него сажу.

За годы работы Донского крематория через него прошли десятки тысяч трупов. Только солдат Великой Отечественной, умерших в московских госпиталях, было кремировано и похоронено в братской могиле пятнадцать с лишним тысяч человек. Все захороненные в кремлевской стене до 1973 года были преданы огню здесь же. В период репрессий с Лубянки, из Лефортова, из других мест к крематорию на грузовиках везли трупы казненных или замученных, и на территории нового Донского кладбища погребены прах В. К. Блюхера, А. И. Егорова, М. Н. Тухаевского, И. П. Уборевича, И. Э. Якира, А. В. Косарева, С. В. Косиора, А. М. Краснощекова, П. П. Постышева, М. Н. Рютина, А. И. Угарова, Н. А. Угланова, В. Я. Чубаря, Павла Васильева, Сергея Клычкова, Михаила Кольцова, Всеволода Мейерхольда, а также многих других.

Здесь же был сожжен и предан земле известный деятель Белого движения генерал Евгений Карлович Миллер (1867-1937).

В глубине кладбища, на перекрестке двух дорожек, стоит обелиск в память о жертвах репрессий, а вокруг него в землю воткнуты десятки табличек с именами. Такую табличку здесь может установить каждый, у кого был репрессирован кто-то из близких.

С момента пуска крематория основным типом захоронения на новом Донском стала урна с прахом, установленная в колумбарии или в самой кладбищенской стене. Иногда пепел кремированного хоронят в землю. И уже Давно здесь не погребают умерших в гробах, как это делалось в докремационный период.

В значительной степени именно поэтому новое Донское кладбище, начавшее свою историю как православное, русское, впоследствии сделалось кладбищем преимущественно инородческим, как раньше говорили. Здесь сразу бросается в глаза непропорционально большое по сравнению с численностью на других московских кладбищах количество еврейских захоронений. Иногда на памятниках выбиты соответствующие символы, изредка встречаются надписи на иврите, но чаще всего еврейские захоронения узнаются просто по именам и фамилиям погребенных. Объясняется это спецификой кладбища. Русские люди в основной массе своей даже в годы тотального насаждения атеистических и антиправославных идей предпочитали хоронить умерших традиционно, то есть предавать тело земле. Для евреев же это, по всей видимости, не имеет существенного значения, поэтому они легко, без ущерба для своих религиозных традиций, кремируют умерших.

На территории кладбища несколько колумбариев, главное из которых — здание бывшего крематория. Во всех стенах устроены ниши, в них стоят урны с прахом многих заслуженных людей — революционеров, военных, ученых, академиков, деятелей культуры.

Всем москвичам, да и гостям столицы тоже, хорошо известна так называемая Горбушка — крупнейший в Москве радиорынок. Но, наверное, мало кто задумывается, почему он так называется. Собственно, это неофициальное наименование перешло к рынку от расположенного по соседству дома культуры. А дом культуры был назван в честь Сергея Петровича Горбунова, одного из создателей советской авиации, инженера-конструктора, директора авиазавода. В 1933 году он погиб в авиакатастрофе, и урна с прахом с тех пор покоится в здании крематория на новом Донском. Тут же погребены некоторые генералы и офицеры, погибшие под Москвой в 1941 — 1942 годах. Среди них начальник политуправления Западного фронта, дивизионный комиссар Дмитрий Александрович Лестев (1904 — 1941), имя которого носит соседняя с кладбищем улица. Здесь много революционеров с дооктябрьским стажем, политкаторжан, участников революции 1905 года, причем не только большевиков, но и членов других социалистических партий, которых в начале 1930-х еще хоронили честь по чести. Это позже их испепеленные останки стали ссыпать в общую яму. Здесь покоится совсем уже экзотический революционер — участник Парижской коммуны Гюстав Инар (1847 — 1935). Некоторое время в этом зале находилась урна с прахом Владимира Владимировича Маяковского (1893 — 1930), но затем ее перенесли на Новодевичье. А в 1934 году здесь был кремирован и похоронен в стене сам автор проекта крематория — архитектор Д. П. Осипов. На новом Донском похоронено немало деятелей культуры. Иногда здесь можно сделать просто-таки неожиданное открытие. В энциклопедии «Москва» написано, что звезда сцены и кино 1930 — 1970-х годов Фаина Георгиевна Раневская похоронена на Новодевичьем кладбище. Не тут-то было: ее могила здесь, на Донском. Рядом с могилой П. А. Судоплатова. Кажется, актрису никогда не интересовал престиж по-советски. У нее было несколько орденов, которые она не носила, а держала в коробочке с надписью: похоронные принадлежности. Конечно, когда авторы «Москвы» писали о ней статью, они и мысли не допускали, что великая актриса может быть похоронена где-либо, кроме Новодевичьего, а проверить не удосужились. Она же завещала, чтобы похоронили ее на Донском, где уже покоилась сестра.

Вся история XX века представлена на новом Донском. По захоронениям здесь можно выстроить подробнейший рассказ об эпохе: от первых политкаторжан до возвратившегося из эмиграции советского диссидента, ученого и поэта Кронида Любарского (1934 — 1996), от зачинателей отечественной авиации до создателя космического корабля «Буран», академика Глеба Евгеньевича Лозино-Лозинского (1909 — 2001).

В конце 1990-х годов квадратную башню осиповского крематория разрушили, а над зданием поднялся пирамидальный купол с крестом. Траурный мокрого бетона цвет сменили на веселенький розовый. В бывшем зале прощания вместо органа теперь алтарь, а там, где находился постамент с лифтовым механизмом, опускающим гроб к печи, теперь выступает солея. Но самое потрясающее, что в храме в неприкосновенности сохранился весь колумбарий. Он лишь прикрыт легкими временными перегородками. Жуткая картина, по правде сказать. Храм-колумбарий. Такой эклектики еще не знала мировая архитектура. Конечно, об этом говорить уже несвоевременно, но лучше было бы сохранить крематорий проекта Осипова, который давно сделался памятником архитектуры и истории. Но если решили на этом уже отнюдь не православном и не русском кладбище восстанавливать храм, то восстанавливать его надо, очевидно, до конца, а не наполовину. А всех, кто там похоронен, разместить в другом помещении. Но такое впечатление, что еще не решено окончательно, чем же будет это здание: храмом или все-таки колумбарием?

КЛАДБИЩЕ В НАГРАДУ
Новодевичье кладбище

Во всем мире, пожалуй, нет больше такого кладбища, кроме московского Новодевичьего, оказаться на котором многие нацеливаются задолго до смерти. Только у нас в стране успешная карьера составляется из таких вех: должность, звание, орден, премия и... кладбище. Эти порядки, установившиеся в советское время, нисколько не изменились и после распада СССР.

Новодевичье — это признание, подтверждение необыкновенных способностей, выдающихся заслуг. Причем нередко только могила на Новодевичьем и есть важнейшая веха в карьере: человек при жизни не совершил ничего выдающегося, но если он правдами и неправдами оказался в этом пантеоне, попал в один ряд с великими, то, следовательно, обессмертил свое имя тоже. Поэтому право на Новодевичье нередко завоевывают в результате закулисных игр.

Иногда по формальным причинам кладбище недоступно для людей, по-настоящему достойных. Например, когда умер популярный в 1930 — 1940-е годы артист Петр Мартынович Алейников (1914 — 1965), любимец миллионов, но так и не дослужившийся до звания народного, его, естественно, не собирались хоронить на Новодевичьем. Тогда его друг народный артист Борис Андреев сказал, что коли Алейникову Новодевичье не по чину, то он уступает ему там свое место! Алейникова похоронили на Новодевичьем, но благородный поступок Андрееву не забыли: его действительно похоронили на кладбищем рангом ниже, на Ваганьковском.

И все-таки Новодевичье — это преимущественно кладбище настоящей национальной элиты. Сколько бы ни было здесь покойных, попавших по связям, не они составляют славу Новодевичьего. Какие бы почетные места они здесь ни занимали, какие бы величественные надгробия над их костями ни стояли, все равно всем известна истинная цена их жизни. И это даже неплохо, что они попали на Новодевичье: тем заметнее значимость истинно заслуженных их соседей.

На «старой» территории Новодевичьего кладбища, на пересечении двух дорожек, стоит монумент, на котором написано: Герой труда профессор архитектуры Иван Павлович Машков. 14. I. 1867 — 12. VIII. 1945. Могила архитектора огорожена невысоким гранитным бордюром, причем на угловом камне сделана надпись: По проекту Машкова сооружено это кладбище 1904 г. Так с этого, задокументированного в камне года и отсчитывается теперь возраст Новодевичьего кладбища. Но нужно заметить, что дата официального учреждения большинства московских кладбищ почти никогда не соответствует времени появления на этом месте первых захоронений. На Новодевичьем довольно много захоронений, сделанных до 1904 года, — вплоть до начала XIX века. Но по ним нельзя судить о возрасте кладбища: чаще всего захоронения были сюда откуда-то перенесены. В советское время на Новодевичье переносили останки знаменитых покойников практически со всей Москвы. Обычно это делалось, когда кладбища закрывали или ликвидировали. Но останки переносили сюда и потому, что очень мудрый и, очевидно, очень высокопоставленный советский некрополист выразил мнение о нежелательности знаменитым могилам находиться в рассеянии по всей столице. И тогда заслуженных покойных стали перезахоранивать на Новодевичье даже с кладбищ, действующих и поныне.

На Новодевичье в разные годы, преимущественно в 1930-е, с ликвидированных кладбищ были перезахоронены: с Симоновского — Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805 — 1827), Сергей Тимофеевич Аксаков (1791 — 1859), Константин Сергеевич Аксаков (1817 — 1860); с Даниловского монастырского — Николай Михайлович Языков (1803 — 1846), Николай Васильевич Гоголь (1809-1852), Алексей Степанович Хомяков (1804-1860), Николай Григорьевич Рубинштейн (1835 — 1881); с соседнего Новодевичьего монастырского — Лев Иванович Поливанов (1838 — 1899), Антон Павлович Чехов (1860-1904), Александр Иванович Эртель (1855-1908); с Дорогомиловского — художник Исаак Ильич Левитан (1860 — 1900), композитор Илья Александрович Сац (1875 — 1912), профессор этнографии Вера Николаевна Харузина (1866 — 1931), профессор-биолог Еллий Анатольевич Богданов (1872 — 1931); с Владыкинского приходского — Мария Николаевна Ермолова (1853 — 1928).

С сохранившихся кладбищ сюда также перезахоронены: с Даниловского — Сергей Михайлович Третьяков (1834-1892) и Павел Михайлович Третьяков (1832-1898); с Ваганьковского — Иван Михайлович Сеченов (1829 — 1905); с Донского монастырского — Сергей Иванович Танеев (1856 — 1915); с нового Донского — Валентин Александрович Серов (1865 — 1911), Владимир Владимирович Маяковский (1893 — 1930). В 1960 году из Новгородской области, с погоста деревни Ручьи были перенесены на Новодевичье останки «Председателя Земного Шара», революционера поэзии, «поэта для поэтов», как говорил о нем Маяковский, Велимира Хлебникова (Виктора Владимировича, 1885 — 1922). В 1966-м из Англии в Москву были доставлены и захоронены на Новодевичьем останки Николая Платоновича Огарева (1813 — 1877). А в 1984-м здесь был предан московской земле Федор Иванович Шаляпин (1873 — 1938), умерший в эмиграции, в Париже, и сорок шесть лет покоившийся на кладбище Батиньоль.

Но есть, повторюсь, на Новодевичьем могилы людей, умерших до 1904 года, и установить, откуда они появились здесь до основания кладбища, уже практически невозможно. Самая ранняя, как принято считать, могила, которую уже точно ниоткуда на Новодевичье не переносили, находится неподалеку от монастырской надвратной Покровской церкви. На неплохо сохранившемся камне написано: Сергей Гаврилович Вавилов. Сконч. 26 февраля 1904 г. на 48 году жизни. Московский мещанин Гончарной слободы. Скорее всего, архитектор И. П. Машков построил кладбищенскую стену не до февраля 1904 года, а после. Наверно, летом, когда и тепло, и день длинный. То есть огораживали уже существовавшие захоронения. Не один же мещанин из Гончарной слободы там покоился!

Современное Новодевичье кладбище состоит из трех территорий. Самая ранняя, примыкающая непосредственно к южной монастырской стене, была огорожена И. П. Машковым в 1904 году. В 1950-е кладбище существенно увеличилось за счет присоединения к нему с юга приблизительно равной по площади новой территории. Наконец в 1980-е Новодевичье еще немного раздвинулось — небольшой клочок был прирезан на этот раз с запада.

На старых картах между машковской стеной и линией окружной железной дороги изображено озерцо, неширокое, но довольно длинное — саженей сто пятьдесят. Значит, практически весь новый участок прежде был занят водой. Могильщики рассказывают: когда они копают здесь могилу, то даже в засушливые годы на дне набирается вода, а уж в дождливые, если не поторопиться опустить гроб и забросать его землей, могила наполняется чуть ли не до краев. В октябре 2004 года на новом участке хоронили дочь известного летчика Коккинаки. Могилу для нее вырыли странным образом — с юга на север на самой дорожке между рядами памятников. Иначе никак не получалось. Но еще более странно выглядели еловые ветки, которыми могильная яма была обильно засыпана. А это сделали для того, чтобы не бросалась в глаза вода на дне.

На этой территории, то есть по существу в озере, похоронены советский предсовмина Никита Сергеевич Хрущев (1894 — 1971); скульптор Матвей Генрихович Манизер (1891 — 1966); писатель Михаил Аркадьевич Светлов (1903-1964) и другие.

Где-то со второй половины 1970-х Новодевичье в очередной раз подтвердило репутацию бесподобного в своем роде кладбища — оно стало единственным в мире закрытым для свободного посещения. Правда, спустя какое-то время посетителей вновь стали допускать до знаменитых могил, но не безвозмездно. У входа на Новодевичье появилось окошко с неуместной, казалось бы, для данного учреждения надписью «касса». В 2004 году билет на Новодевичье стоил тридцать рублей, что приблизительно составляло один доллар.

От дореволюционного прошлого на Новодевичьем почти ничего не осталось. Зато захоронений, сделанных в советскую эпоху, на кладбище великое множество. Здесь покоится практически вся советская государственная и военная элита, революционеры, политкаторжане, искровцы и прочие. Вот только некоторые: Николай Самуилович Абельман (1887 — 1918); Петр Алексеевич Кропоткин (1842 — 1921); командир Рабоче-Крестьянского Красного флота Евгений Андреевич Беренс (1874 — 1928); Георгий Васильевич Чичерин (1872 — 1936); Людмила Николаевна Сталь (1872 — 1939); Вера Николаевна Фигнер (1852- 1942); Дмитрий Ильич Ульянов (1874-1943); генерал армии Иван Данилович Черняховский (1906 — 1945); Зиновий Яковлевич Литвин-Седой (1879 — 1947); Николай Ильич Подвойский (1880 — 1948); маршал бронетанковых войск Павел Семенович Рыбалко (1894 — 1948); нарком здравоохранения РСФСР и СССР Николай Александрович Семашко (1874 — 1949); нарком иностранных дел СССР Максим Максимович Литвинов (1876 — 1951); Александр Егорович Бадаев (1883 — 1951); первая в мире женщина-посол Александра Михайловна Коллонтай (1872 — 1952); Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич (1873 — 1955); маршал инженерный войск Михаил Петрович Воробьев (1896 — 1957); генерал армии Григорий Федорович Захаров (1897 — 1957); генерал армии Иван Ефимович Петров (1896 — 1958); маршал бронетанковых войск Семен Ильич Богданов (1894 — 1960); генерал-полковник Павел Алексеевич Белов (1897 — 1962); генерал-полковник Андрей Григорьевич Кравченко (1899 — 1963); первый красный комендант Кремля Павел Дмитриевич Мальков (1877 — 1965); адмирал Иван Степанович Исаков (1894-1967); Георгий Михайлович Попов (1906-1968); генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин (1892-1970); Андрей Андреевич Андреев (1895-1971); адмирал Николай Герасимович Кузнецов (1904 — 1974); Екатерина Алексеевна Фурцева (1910 — 1974); Николай Александрович Булганин (1895 — 1975); маршал бронетанковых войск Михаил Ефимович Катуков (1900 — 1976); главный маршал авиации Александр Александрович Новиков (1900 — 1976); маршал Советского Союза Петр Кириллович Кошевой (1904 — 1976); генерал армии Иван Иванович Федюнинский (1900 — 1977); Анастас Иванович Микоян (1895 — 1978); маршал Советского Союза Филипп Иванович Голиков (1900 — 1980); Николай Викторович Подгорный (1903 — 1983); маршал авиации Александр Иванович Покрышкин (1913 — 1985); Вячеслав Михайлович Молотов (1890 — 1986); Андрей Андреевич Громыко (1909-1989); Кирилл Трофимович Мазуров (1914-1989); генерал армии Василий Филиппович Маргелов (1908-1990); Лазарь Моисеевич Каганович (1893-1991); генерал-полковник авиации Иван Николаевич Кожедуб (1920 — 1991); генерал-полковник танковых войск Давид Абрамович Драгунский (1910 — 1992); Виктор Васильевич Гришин (1914 — 1992); Александр Николаевич Шелепин (1918 — 1994); Дмитрий Трофимович Шепилов (1905-1995); Алексей Петрович Маресьев (1916-2001).

На старой территории кладбища внимание посетителей привлекает монументальное панно на монастырской стене с изображением многомоторного аэроплана явно эпохи зари авиации. Под аэропланом в стене, в ниш замурованы однообразными гранитными дощечками несколько десятков урн с прахом погибших в авиакатастрофе, а посередине этой композиции укреплена большая каменная доска с пояснительным текстом.

Это мемориал жертвам катастрофы аэроплана «Максим Горький», случившейся в Москве на Центральном аэродроме 18 мая 1935 года. Аэроплан, сконструированный А. Н. Туполевым, считался в то время самым большим в мире. Он вмещал до восьмидесяти пассажиров и членов экипажа. В то время авиация была еще в диковину, и присутствовать на авиашоу, а уж тем более самому подняться в воздух считалось совершенно выдающимся достижением. На последнее могли рассчитывать разве какие-нибудь заслуженные люди. Это было своего рода поощрением. И вот 18 мая — а это было воскресенье — на Ходынке собрались передовики производства, ударники коммунистического труда, которые за свои заслуги удостоились высокой награды — пролететь над Москвой на «Максиме Горьком». В первый полет отправились тридцать семь пассажиров при одиннадцати членах экипажа. Возглавлял экипаж летчик ЦАГИ Николай Семенович Журов.

Чтобы усилить впечатление от «Максима», чтобы показать, какая же это махина, одновременно с ним в воздух поднялся небольшой тренировочный аэроплан ТАГИ, пилотируемый летчиком Николаем Павловичем Благиным. В небе «Максим Горький» впечатлял: он казался гигантской птицей, вокруг которой вьется мошка ни мошка, но уж никак не больше воробья. И вдруг эта кроха спикировала прямо на крыло гиганта. Толпа внизу ахнула. Посыпались обломки — и обе машины рухнули на землю. Погибли все до единого человека, в том числе и Благин.

По официальной версии, виновник катастрофы летчик Благин. Начальник Главного управления гражданского воздушного флота т. Ткачев тогда даже сказал: «Благин с хулиганским упорством начал делать фигуры высшего пилотажа». Это, видимо, понимать нужно так: исполнять мертвые петли вокруг могучих крыльев «Максима» Благин принялся единственно, чтобы продемонстрировать удаль и вопреки данным инструкциям. Естественно, не могла не появиться и версия, что де Благин хулиганил в воздухе не по своей прихоти, но лишь покорствуя чьему-то повелению. Всегда же находятся любители сенсаций, которые и непогоду объявляют происками врагов.

Но не исключена и версия, снимающая всякую вину с Благина: возможная ошибка летчика Журова, пилота «Максима Горького». Может, он выполнял свой маневр так, что Благин, как бы безукоризненно ни выделывал фигуры, не сумел увернуться от неловко подставленного Журовым гигантского крыла «Максима».

Кремированные останки всех жертв катастрофы, включая Благина, были выставлены для прощания в Колонном зале Дома союзов. На церемонии присутствовало все Политбюро во главе с И. В. Сталиным. Похоронили их на Новодевичьем исключительно торжественно, как выдающихся национальных героев. И опять же, не отделяя от прочих потенциального виновника происшествия. Ниша с прахом летчика Благина в стене — в одном ряду с нишами пассажиров и экипажа «Максима Горького». И ничего предосудительного или неэтичного, как иногда оценивают такое соседство, нет: это, очевидно, несчастный случай, и Благин такая же его жертва, как остальные. Поэтому похоронили всех вместе, устроили единый мемориал — и правильно сделали.

Могила автора «Мастера и Маргариты» — одна из наиболее почитаемых на кладбище. Но почтение, которое ей оказывают посетители, скорее, вредит ее благоустройству, нежели идет на пользу: нигде больше на Новодевичьем так не вытоптана земля, как вокруг булгаковского камня. К тому же камень, как можно судить, за многие годы ни разу не поправляли — он завалился, врос глубоко в землю и, как айсберг, едва возвышается над поверхностью. Считается, что надгробие это стояло когда-то... на могиле Н. В. Гоголя в Даниловском монастыре.

Сейчас у Гоголя на Новодевичьем стоят два надгробия: большой гранитный саркофаг и белокаменный бюст на высоком постаменте-колонне, выполненный скульптором Н. В. Томским. Саркофаг из Даниловского монастыря, а бюст — новый, от правительства Советского Союза, как написано на колонне. До этого у Гоголя «в ногах» стоял черный, грубо обтесанный камень — «голгофа» с высоким крестом на вершине. Но когда установили бюст, то камень за ненадобностью будто бы отволокли в гранильную мастерскую: авось еще пригодится.

Некоторые источники сообщают: когда умер писатель Булгаков, его вдова в поисках достойного памятника обожаемому супругу заглянула и к каменотесам на Новодевичьем. Здесь, среди прочих бывших в употреблении надгробий, она к изумлению своему увидела старую гоголевскую «голгофу». Она якобы узнала ее по эпитафии «Ей гряди Господи Иисусе». Смекнув, какое важное символическое значение приобретет этот камень на новом месте, вдова распорядилась положить его на могилу покойного мужа. Любопытно заметить, что узнала она камень не по выбитому на нем имени покойного, а лишь по эпитафии. Скорее всего, версия о гоголевской «голгофе» исходит от самой вдовы. Но если сличить по старым фотографиям гоголевский камень с тем, что лежит теперь на могиле Булгакова, то даже неспециалисту очевидно различие: «голгофа» Гоголя грушевидной формы, заостряющаяся к вершине, а на булгаковской могиле лежит камень, близкий по форме к яблоку или картофелине.

К пятидесятилетию со дня смерти Гоголя поклонники писателя украсили его надгробие новой деталью: в камне-«голгофе», ближе к вершине, было вырублено небольшое отверстие, лунка для неугасимой лампады. Ее хорошо видно на фотографии в книге Саладина. Где такая лунка на камне, что лежит на могиле Булгакова? И уж тем более эпитафия не может служить доказательством идентификации. Выражение «Ей гряди Господи Иисусе» встречалось на надгробиях в старину нередко. Но байка, что-де на могиле Булгакова гоголевский памятник, прижилась.

Еще одно из самых посещаемых писательских захоронений на Новодевичьем кладбище — могила В. М. Шукшина. Известный артист Алексей Захарович Ванин, снимавшийся вместе с Шукшиным в фильмах «Калина красная» и «Они сражались за родину», всегда рассказывал много интересного о Василии Макаровиче. По словам Ванина, смерть Шукшина была неслучайной и, возможно, носила криминальный характер. Шукшин был для многих неудобен: очень раздражало его искусство, те ценности и идеалы, которые он проповедовал. Кстати, Ванин исключает популярную одно время версию, что якобы Шукшина извел Бондарчук на съемках фильма «Они сражались за родину». Действительно, Шукшин вначале не хотел участвовать в съемках у Бондарчука, потому что тот в свое время нелестно отзывался о «Калине красной». Но когда он все-таки согласился и началась работа, отношения между ними установились исключительно доброжелательные. Более того, как рассказывает Алексей Ванин, Шукшин замечательно себя чувствовал, курил, правда, неумеренно. И его скоропостижна смерть явилась для всех шоком.

Даже похороны Шукшина стали свидетельством некоей закулисной игры, интриг против него. Кто-то распорядился похоронить Василия Макаровича на Введенском кладбище, далеко не самом престижном в Москве. И уже выкопали могилу. Тогда к самому Брежневу обратился Михаил Шолохов. Он просил похоронить крупнейшего деятеля культуры на каком-нибудь более соответствующем его имени месте. Брежнев очень любил фильм «Живет такой парень» и, узнав, что автор любимой картины и есть этот самый Шукшин, лично распорядился похоронить его на Новодевичьем.

Разумеется, помимо писателей на Новодевичьем похоронены многие из числа творческой и научной интеллигенции. Список одних только ученых — академиков, профессоров, лауреатов по величине не уступит писательскому. Назовем лишь немногих:
психиатр Владимир Петрович Сербский (1858 — 1917);
хирурги — Алексей Васильевич Мартынов (1868 — 1934), Александр Васильевич Вишневский (1874-1948), Николай Нилович Бурденко (1876-1946), Александр Александрович Вишневский (1906 — 1975);
авиаконструкторы — Николай Николаевич Поликарпов (1892 — 1944), Семен Алексеевич Лавочкин (1900-1960), Михаил Леонтьевич Миль (1909-1970), Андрей Николаевич Туполев (1888 — 1972), Николай Ильич Камов (1902 — 1973), Сергей Владимирович Ильюшин (1894-1977), Александр Сергеевич Яковлев (1906-1989);
конструкторы ракетно-космической техники Михаил Кузьмич Янгель (1911 — 1971), Георгий Николаевич Бабакин (1914 — 1971), Владимир Николаевич Челомей (1914-1984);
геологи — Иван Михайлович Губкин (1871 — 1939), Владимир Афанасьевич Обручев (1863 — 1956);
географ и полярник Иван Дмитриевич Папанин (1894-1986);
биолог Владимир Иванович Вернадский (1863 — 1945);
химик Николай Дмитриевич Зелинский (1861 — 1953);
математик и геофизик Отто Юльевич Шмидт (1891-1956);
физики — Сергей Иванович Вавилов (1891 — 1951), Лев Давыдович Ландау (1908 — 1968), Игорь Евгеньевич Тамм (1895-1971), Петр Леонидович Капица (1894-1984), Николай Николаевич Семенов (1896 — 1986), Яков Борисович Зельдович (1914 — 1987);
историк Евгений Викторович Тарле (1874 — 1955);
языковед Сергей Иванович Ожегов (1900 — 1964);
философ Бонифатий Михайлович Кедров (1903 — 1985).

На камнях Новодевичьего то и дело встречаются знакомые имена художников, скульпторов и архитекторов: Николай Андреевич Андреев (1873 — 1932); Владимир Григорьевич Шухов (1853 — 1939); Иван Дмитриевич Шадр (1887 — 1941); Алексей Викторович Щусев (1873 — 1949); Сергей Дмитриевич Меркуров (1881-1952); Вера Игнатьевна Мухина (1889-1953); Иван Владиславович Жолтовский (1867 — 1959); Константин Федорович Юон (1875 — 1958); братья Веснины: Леонид Александрович (1880 — 1933), Виктор Александрович (1882 — 1950), Александр Александрович (1883 — 1959); Дмитрий Стахиевич Моор (1883 — 1946); Владимир Евграфович Татлин (1885 — 1953); Каро Семенович Алабян (1897-1959); Игорь Эммануилович Грабарь (1871-1960); Александр Михайлович Герасимов (1881 — 1963); Георгий Иванович Мотовилов (1884 — 1963); Владимир Андреевич Фаворский (1886 — 1964); Матвей Генрихович Манизер (1891 — 1966); Сергей Тимофеевич Коненков (1874-1971); Евгений Викторович Вучетич (1908-1974); Борис Михайлович Иофан (1891 — 1976); Дмитрий Николаевич Чечулин (1901 — 1981); Николай Васильевич Томский (1900 — 1984); Алексей Дмитриевич Корин (1895 - 1986); Лев Ефимович Кербель (1917- 2003).

Работы некоторых похороненных на Новодевичьем скульпторов стоят здесь же, на кладбище. Это очень удобно: можно не только навестить могилу скульптора, но и познакомиться с образцами его творчества. О надгробных монументах А. П. Кибальникова мы уже вспоминали. Кроме того, на кладбище стоят памятники Максиму Алексеевичу Пешкову (1898 — 1934) и Л. В. Собинову, выполненные В. И. Мухиной; Вс. В. Вишневскому и О. Ю. Шмидту работы С. Т. Коненкова; Надежде Сергеевне Аллилуевой (1901 — 1932), Владимиру Леонидовичу Дурову (1863 — 1934) — И. Д. Шадра; надгробие А. Н. Толстого — скульптора Г. И. Мотовилова; бюст Н. В. Гоголя — скульптора Н. В. Томского.

С. Д. Меркуров еще в 1912 году вылепил романтическую скульптуру «Икар». Многие годы работа простояла в мастерской Меркурова, не попав в музей, не украсив городского пейзажа. Когда же умер Н. Н. Поликарпов и потребовалось соответствующее славе покойного надгробие, Меркуров передал родственникам известного авиаконструктора своего «Икара». Сейчас этот памятник — одна из визитных карточек Новодевичьего кладбища.

На могилах некоторых скульпторов стоят копии их же собственных произведений. Памятник С. Т. Коненкову — это его знаменитый автопортрет, за который скульптор был удостоен Ленинской премии в 1957 году. Скульптурная группа из двух аллегорических фигур — мужской и женской, установленная над могилой М. Г. Манизера, исполнена по его же образцу. Надгробие Л. Е. Кербеля — это уменьшенная копия его «Пьеты» в музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе.

На кладбище также несколько памятников работы здравствующего Э. И. Неизвестного: Н. С. Хрущеву, Л. Д. Ландау, писательнице Галине Евгеньевне Николаевой (1911 - 1963).

Особый раздел Новодевичьего некрополя — артисты, режиссеры, музыканты. Возможно, они составляют самый длинный список. Одних надгробий с мхатовской чайкой здесь насчитается с десяток. Вот только совсем немногие:

артисты и режиссеры — Евгений Багратионович Вахтангов (1883 — 1922), Владимир Леонидович Дуров (1863 — 1934), Константин Сергеевич Станиславский (1863-1938), Василий Иванович Качалов (1875-1948), Сергей Михайлович Эйзенштейн (1898 — 1948), Всеволод Илларионович Пудовкин (1893 — 1953), Николай Павлович Охлопков (1900 — 1967), Иван Александрович Пырьев (1901 - 1968), Михаил Ильич Ромм (1901-1971), Борис Николаевич Ливанов (1904 — 1972), Борис Андреевич Бабочкин (1904 — 1975), Вера Петровна Марецкая (1906-1978), Борис Петрович Чирков (1901 - 1982), Гри-1 горий Васильевич Александров (1903 — 1983), Игорь Владимирович Ильинский (1901 — 1987), Анатолий Дмитриевич Папанов (1922 — 1987), Людмила Васильевна Целиковская (1919 — 1992), Николай Афанасьевич Крючков (1910 — 1994), Иннокентий Михайлович Смоктуновский (1925-1994), Евгений Павлович Леонов (1926-1994), Евгений Семенович Матвеев (1922 — 2003);

музыканты и певцы — Леонид Витальевич Собинов (1872 — 1934), Александр Васильевич Александров (1883 — 1946), Сергей Сергеевич Прокофьев (1891 - 1953), Борис Андреевич Мокроусов (1909-1968), Вано Ильич Мурадели (1908 — 1970), Максим Дормидон-тович Михайлов (1893 — 1971), Лидия Андреевна Русланова (1900 — 1973), Дмитрий Дмитриевич Шостакович (1906-1975), Сергей Яковлевич Лемешев (1902-1977), Клавдия Ивановна Шульженко (1905 — 1984), Иван Семенович Козловский (1900 — 1993), Святослав Теофилович Рихтер (1915 — 1997), Альфред Гарриевич Шнитке (1934-1998).

С недавнего времени у Новодевичьего появился филиал на окраине Москвы — Кунцевское (Сетуньское) кладбище. Поэтому похороны на «головной» территории стали довольно-таки редкими.

ЗАГРАНИЧНЫЙ ПРИХОД НА МОСКОВСКОМ КЛАДБИЩЕ
Головинское кладбище

Головинское кладбище, хотя и расположено далеко не на окраине столицы, возраст имеет по московским меркам невеликий: оно основано в 1951 году. Находится кладбище между Ленинградским шоссе и Головинскими прудами, вблизи метро «Водный стадион».

В XV веке боярин И. В. Голова-Ховрин, родоначальник известного рода Головиных, пожалован был вотчиной на северо-западе от Москвы. С тех пор местность эта так и стала называться — Головиным. Здесь же, при селе, находился женский Головинский монастырь, от которого до нашего времени сохранилась лишь небольшая колокольня. Она окружена убогими промышленными и хозяйственными строениями, заборами, но верхний ее ярус со звонами отовсюду хорошо виден. И там, где сейчас кладбище, прежде был монастырский сад. Но нужно сказать, что хоронили на этом месте и до 1951 года: здесь было маленькое кладбище деревни Головине. А когда эта территория отошла к Москве, то новое кладбище устраивали, не считаясь с существовавшими уже захоронениями, почему большинство их исчезло.

Головинское кладбище имеет строгую прямоугольную планировку участков, какую нечасто встретишь на традиционных русских погостах. И когда входишь в ограду, ощущение такое, будто попадаешь на некое провинциальное и для провинции престижное кладбище, устроенное по подобию московского Новодевичьего. От ворот вглубь уходит широкая аллея впечатляюще высоких и густых можжевеловых деревьев, ровесников самого кладбища, судя по всему: «Вхожу с волнением под их священный кров», как сказано в элегии Жуковского. Под деревьями ровными, длинными шеренгами, в несколько рядов стоят низенькие и единообразные, как косточки домино, типовые памятники над захоронениями 1960 — 1980-х годов. Лишь изредка встретишь оригинальный. На Головинском кладбище, особенно в парадной его части — под можжевельниками и рядом — бросается в глаза отсутствие крестов на могилах. Такая особенность Головинского кладбища легко объяснима: и Новодевичье, и Головинское — самые советские кладбища Москвы. Во-первых, здесь хоронили лишь в период, когда погребение умерших не сопровождалось отпеванием, то есть религиозным обрядом. А кроме того, на Головинском кладбище похоронено много заслуженных советских деятелей, пусть и не первого разряда, которым кресты ставить было категорически не принято. Героям Советского Союза, например, военным, партийной номенклатуре разного уровня и иже с ними.

Только в глубине изредка попадаются кресты, как правило, над недавними захоронениями. Нередко даже вполне состоятельные люди ставят упокоившимся родственникам деревянные кресты — могучие, величественные, будто поклонные, обработанные особенным составом, придающим дереву прочность и долговечность.

На Головинском кладбище знаменитостей почти нет за редким, единичным буквально исключением. В советское время погребение любого заслуженного было строго регламентировано в соответствии с его прижизненными достижениями. Если заслуг покойного недоставало, чтобы быть погребенным на Красной площади, его хоронили на Новодевичьем кладбище. Если и Новодевичье было ему не по чину, хоронили еще на каком-нибудь московском кладбище в черте города. В последнем случае также существовали разряды: кто-то удостаивался лежать на Ваганькове или на Введенских горах, поближе к центру столицы, а кто-то довольствовался местом подальше, но тоже не худшим — на Головинском, Кузьминском, Троекуровском кладбищах.

Впрочем, и сейчас все точно так же. Только критерий заслуженности определяется теперь чаще не должностью и званием, а величиною состояния, платежеспособностью.

На Головинском кладбище похоронено немало военных. До генерал-лейтенантов. Не выше. Много научных работников, передовиков разных производств. Есть лауреаты. Здесь можно найти какого-нибудь безвестного писателя. Или художника. Или балерину — заслуженную артистку РСФСР. Но есть на Головинском несколько могил, опровергающих мнение об этом кладбище, как о безнадежно провинциальном. Здесь похоронен конструктор стрелкового оружия Владимир Григорьевич Федоров (1874 — 1966), создавший впервые в мире в 1916 году автомат. Кстати, именно он назвал этот вид оружия автоматом. А более позднее его — автомата — наименование «пистолет-пулемет» так и не прижилось.

Здесь могила кинозвезды 1930 — 1950-х годов несравненной Валентины Васильевны Серовой (1917 — 1975), любимицы нескольких поколений. Она была еще и лауреатом Сталинской премии. Но насколько же это обстоятельство кажется незначительным и даже неуместным, когда вспоминаешь замечательную актрису. В отличие от некоторых нынешних ее соседей Валентину Серову вспоминают и любят не за лауреатское звание, которое, в сущности, не делает человеку имени, а за тот след, что оставила она после себя: за восхитительную игру, за роли в фильмах «Девушка с характером», «Жди меня», «Весенний поток», «Сердца четырех» и многих других.

На кладбище похоронены также жена Якова Джугашвили Ольга Голышева (1909 — 1957); поэт-фронтовик Марк Ананьевич Шехтер (1911 — 1963); освободитель Новгорода, спасший знаменитый памятник 1000-летия России, генерал Теодор-Вернер Андреевич Свиклин (1901 — 1964); популярный певец Владимир Александрович Нечаев (1908 — 1969); известный писатель, автор повести «Волоколамское шоссе» Александр Альфредович Бек (1902/03 — 1972); летчик, генерал-майор, дважды Герой Советского Союза Николай Васильевич Челноков (1906 — 1974), он служил в минно-торпедной авиации и во время войны потопил несколько десятков неприятельских судов; капитан дальнего плавания гражданского флота Георгий Афанасьевич Мезенцев (1903 — 1976), прославившийся тем, что в 1941 году перегнал из Одессы в Петропавловск-Камчатский плавучий док, преодолев три океана и невредимым пройдя мимо рыскающих в Средиземноморье итальянских и германских судов; драматург Владимир Захарович Масс (1896 — 1979); народная артистка СССР Елена Алексеевна Фадеева (1914-1999).

Есть на Головинском заслуживающая внимания достопримечательность — церковь. Она живописно расположена в конце главной аллеи и тоже вся заросла можжевельником, почему имеет довольно экзотический вид греческого храма под кипарисами. Казалось бы, что в этом особенного? На многих кладбищах есть церкви. Но на Головинском церковь необычная. Во всех отношениях. Прежде всего здание это изначально возводилось не как культовое, кто же в 1950-е годы позволил бы построить в Москве новый храм? Это был так называемый ритуальный зал. Перед тем как опустить гроб в могилу, его устанавливали в этом зале для прощания с покойным. Но удивительным — или чудесным! — образом здание это, прямоугольное в плане, расположено аккурат на линии запад-восток, как будто строители предполагали, что рано или поздно в нем будет устроен храм. Правда, вход с юга. Но, кстати, и в кремлевском Успенском соборе при том, что там есть и западный вход, главным, парадным все-таки является вход южный, со стороны Соборной площади. Кроме нечаянной счастливой ориентации по церковным канонам, бывший ритуальный павильон на Головинском кладбище еще и выполнен в стиле скорее церковном, нежели гражданском: сводчатые потолки, высокие узкие окна, декорированные снаружи строгими, без вычурных излишеств наличниками, придающие павильону облик далеко не типового, рядового сооружения.

Итак, храм на Головинском кладбище довольно-таки необычный, но еще более необычный его приход. Этот приход относится не к Московской патриархии, а к Российской Автономной православной церкви, которая в свою очередь является российским филиалом зарубежной Русской православной церкви. В 1992 году настоятель о. Михаил Ардов и его приход получили в пользование ритуальный павильон на Головинском кладбище, а на следующий год этот павильон-храм был освящен во имя Святого царя-мученика Николая "и всех новомучеников и исповедников Российских. Естественно, спокойной жизни у единственного такого в Москве прихода быть не могло: Московская патриархия, не терпящая конкурентов на своей канонической территории, все эти годы отчаянно старалась выдавить «заграничников» из их крошечного храма, действуя, разумеется, через гражданскую власть. Но приход выстоял. И, кажется, в последнее время монополисты на православную веру от него отступились. Благодаря энергичной деятельности настоятеля, частым его выступлениям в печати, на телевидении, по радио Никольский храм на Головинском кладбище приобрел известность в Москве, сложился крепкий, дружный приход, и по праздникам на богослужения собирается столько людей, что порою все не вмещаются в маленьком храме.

Церковь предполагается реконструировать: пристроить апсиду, колокольню, возвести купол. Тогда бывший ритуальный павильон окончательно приобретет благолепный вид православного храма.

Выдержки из книги: Жизнь московских кладбищ. История и современность/Юрий Валерьевич Рябинин — М.: РИПОЛ классик, 2006.